- Эй! - окликнул Пауль машиниста. Тот нехотя обернул плосконосое личико под высокой тульей фуражки. - Чего стоим? Ждем попутного ветра?..

- Там эти... - Машинист подбородком боднул воздух в сторону поворота за гору. - Пикет.

- А ну, открывай! - с неожиданным отрешенным спокойствием приказал Ляхович машинисту.

- Чего?.. - осклабился тот.

Вместо разъяснения Пауль выволок из-за пазухи армейский пистолет, полчаса назад снятый с трупа, и направил его в сразу вспотевшую физиономию собеседника. Когда тот отворил кабину, Ляхович подсадил на лесенку Сильвию, а затем взобрался сам.

- Не будем ждать диктора, сами объявим посадочку... Ну, живо!

Загнанно сверкая глазом из-под козырька, машинист щелкнул клавишей на приборной доске, заговорил в микрофон: "Внимание! Объявляется посадка на скорый поезд номер девятнадцать, следующий по маршруту..."

- На Землю? - тоном ожидания радостного чуда спросила Сильвия.

- На Землю, - решительно кивнул Пауль, и девушка захлопала в ладоши.

По знаку Ляховича (вернее, пистолетного ствола) машинист дал двигателю обороты; состав лязгнул и сдвинулся с места, замешкавшиеся пассажиры опрометью бросились в вагоны. Проводники на ходу поднимали подножки, задраивали двери. Поезд мягко и неуклонно набирал скорость.

Выплыв из-за отрогов горы, из трухлявого редколесья и тридцатилетних снежных завалов, явился поставленный поперек пути автоприцеп. За ним пестрели балахоны черносотенных боевиков. Увидев, что машинист тянется к тормозу, Пауль деловито ткнул его револьвером в затылок.

...Они явно не ожидали такого. Удар! Громада тепловоза смахнула препятствие, только рубчатые колеса мелькнули в воздухе. Сильвия торжествующе засмеялась, зааплодировала. На стеклах появились звездчатые отверстия. Несколько алопятнистых бежали рядом, задрав автоматы. Пауль выстрелил - и с наслаждением увидел, как оседает, катится в канаву мерзостный балахон.

В следующую секунду подаренное Землей чутье подсказало Ляховичу: надо спасать Сильвию. И этого олуха-машиниста тоже, если удастся.

- Тормози!..

Надрывно визжат под полом колеса, сыплются искры. Так. Изрешеченная пластмассовая дверь распахнута настежь.

- Прыгай!

Она не хочет, кричит что-то жалкое и неразборчивое; она боится - за себя или за него? Она цепляется за руку... Не выйдет! Порядок. Катится под насыпь. Ничего, весенний снег рыхлый. Теперь ты... Ну, с тобой проще. Еще раз поднять пистолет. Мешок ты, парень, зажирел в кресле тепловоза, тебе только прыгать...

Оглянувшись, Пауль увидел за кабиной боевика с занесенной гранатой. Редковолосого, щуплого, с цыплячьим пухом вместо бороды. От судьбы не уйдешь, даже с помощью Кругов Обитания.

Тело, разорванное вдребезги, Великий Помощник не восстановит.

...Есть еще секунды, чтобы выпрыгнуть...

Вольная Деревня, потом Земля. Долгий, долгий отдых. Сентябрь в Карелии. Нет - Тихий океан. Свежесть бриза. Загорелая, поздоровевшая Сильвия в тени пальм... Нельзя. Тепловоз облеплен этими тварями, как сладкая коврига муравьями, - не дай Бог им добраться до вагонов.

Он потратил последнюю секунду, чтобы нажатием на клавишу разъединить магнитные сцепы. Сразу отстали, унеслись к повороту синие сигары; и кто-то, пытаясь допрыгнуть, позорно плюхнулся на шпалы...

Прежде чем взрыв навеки погасил его сознание, Пауль успел только прошептать: "Господи, прими мою душу!.."

...Горячие, еще слабо гудящие рельсы - через равнину ноздреватого снега, мимо черных лесов, от горизонта до горизонта. Трупы в пятнистых балахонах. Глубокие провалы следов.

Валентин не мог оторвать взгляд от расплывшихся багровых капель. У самых ног горели они. Осталось только это - и угасающий трепет биополя в воздухе, точно последняя грустная ласка...

...Упустил. Занятый этим кошмаром в Назарете, спасением десятерых "зеленых", облитых фосфором на мосту, который они защищали, - упустил, проморгал... Никогда не думал Валентин, что в нем столь сильны отцовские чувства. Сейчас, когда... когда он узнал о страшной гибели Пауля, пришлось прямо-таки насиловать свои железы, пускать в ход всю сверхтренированную волю, чтобы затопить успокаивающими ферментами нервный пожар. Иначе впервые за годы работы в Вольной Деревне увидели бы коллеги разведчика Лобанова рыдающим или оцепенелым в страшном внезапном горе. Он был уверен, что одиночество - его нормальное состояние; что главное в жизни - работа; промолчав в некий момент, когда признание было бы легким и естественным, с каждым месяцем стыдился все больше. Ну чего вдруг он именно сегодня возьмет и скажет Ляховичу: "Я твой отец?" Сенсация на всю Вольную Деревню... Отложим. Успеем... Не успели. Старый трусливый осел! А все же есть элемент мистики в этом сходстве судеб: мать, бедняжка Урсула, следами усталых ног рисовавшая "космическую картину жизни" на снежных пустынях, сгинула от пули пьяного патрульного, и такой же полузверь с одурманенным мозгом разнес гранатой ее сына. Ее и моего... Моего... Держаться, Валентин Аркадьевич!

Начинается великая спасательная операция. Есть поворотные моменты в истории, когда не действуют обычные законы. Когда меньшинство, обуреваемое темными страстями и застарелыми обидами, хочет расколоть выстраданное всечеловеческое единство. Да, кто бы что ни говорил, Земля и Вальхалла едины... В такой момент должна выступить на сцену светлая, мудрая, необоримая Сила. Ей пока нет названия, - но это не деспотизм. Деспотизм гасит светочи умов, рушит культуру - наша Сила борется за высшие духовные ценности. И потому - оправдана.

Лобанов заставил себя отвернуться от кровавого снега и решительно зашагал прочь.

...Не успели еще остыть рядом с железнодорожным полотном капли крови Пауля, когда бешено защелкали затворами алопятнистые боевики, тщетно пытаясь продолжать стрельбу. По всей Вальхалле умолкли пулеметы, орудия, ракетные установки. И захлебнулись танковые моторы, и вынужденно спланировали на снежную равнину бомбардировщики.

По-разному вели себя вооруженные люди. Те из них, кто носил серую или оливковую форму клана "Стальной ветер", с облегчением перекрестившись или иначе возблагодарив божество, строились в колонну под началом старших: боевой долг был исполнен. Люди с зелеными кокардами, рисовавшие листья на своих машинах, радостно бросали оружие, обнимались и горланили здравицы в честь "великого земного брата". Стрелки, нелепо украшенные оранжево-голубыми плюмажами, в бессильной ярости ломали о колено свои автоматы, или перехватывали винтовку, как дубину, прикладом вперед, или просто с воем катались по земле. А в бронированных башнях, бессмысленно улыбаясь, неспособные думать или двигаться, лежали танкисты...