После нескольких таких подъемов, пробежек и падений мне пришла в голову другая мысль. Мы затащили Ваську в какой-то неогороженный двор и принялись насильно поить водой из колодца, чтобы он, опившись, проблевался, подбадривая его к тому несильными ударами под дых. Куда там! Он выдул не менее половины ведра, после чего сжал побелевшие губы колечком ("куриной попкой", говорили наши девчонки, - была у него такая важная манера), равно отказываясь и пить и блевать. Более того, невзирая на тумаки, он принялся засыпать мертвецким сном. Что делать? На дворе ночь, сырость пробирает, нести его на руках, такого вымахавшего, широкого в кости дылду, - да и куда?! Пред очи учителей, завуча, школьного парторга? Это значило заложить друга, нас всех и весь класс. Ночевать с ним на улице? Я постучался в хату. Открыла босая старуха в драной вязаной кофте. К счастью, она жила одна, единственный ее сын жил с семьей на другом конце села. Она согласилась положить нашего Ваську на пристенной лавке. Мы успокоили ее, что ранним утром заберем товарища, после чего смогли наконец сами вернуться в детский сад, чтобы поспать пару часов.
Дверь кухни все еще оставалась открытой, кому-то из класса "А" и из наших не спалось. Но свет всюду был погашен; сделав несколько шагов вслепую и налетев на что-то, едва не обрушившееся с грохотом, мы молча опустились на четвереньки и продолжили ползком свой путь во мраке. На фоне окон проявился вскоре створ двери, ведущей в зал с сотней укороченных коек. Где моя, я знал и, немного покружив, достиг ее, примостившись, наконец, на ней калачиком поспать до рассвета. Серегу же в помещении развезло. Он зацепился хлястиком фуфайки за пружинный крючок под чьей-то кроваткой, попытавшись определить, занята ли она, пребольно получил по руке от бдительной девчонки и, безуспешно подергавшись, так и заснул под детской кроватью в полуподвешенном состоянии.
Свое обещание мы сдержали и разыскали в предрассветном селе, стуча зубами от сырости и недосыпа, хату, в которой оставили Ваську. Этот гад-таки отдал все выпитое, но не тогда, когда мы от него этого добивались. Молодецки раскинувшись на полу хаты посреди брызг и лужиц многократной рвоты, он спал теперь сном ребенка. Старуха сидела с ногами на лавке, как неприкаянная курица на насесте. Увидев наше огорчение, она принялась нас утешать: "Совсем молоденький еще хлопчик, да я сама приберу, и с сыном моим такое не раз бывало". Старухина отзывчивость настолько поразила меня, что я от нас всех сгоряча пообещал купить ей... новую кофту: что бы мы делали, не согласись она помочь нам? До сих пор мне стыдно и досадно за пустое обещание - в те годы у нас совершенно не было денег. Всем классом мы заработали на току с кукурузой, уборке свеклы и помидоров столько, что еще остались должны колхозу за наше пропитание. Конечно же, история с напившимися городскими школьниками живо обсуждалась всем селом (новость на селе - особый товар, а обещания молчать старуха не давала) и, естественно, немедленно сделалась известна и нашим педагогам. Они были возмущены, стыдили, грозили карами, однако сразу по возвращении начинались каникулы, и на историю решили закрыть глаза - никому не хотелось выносить сор из избы. Тем более в канун такого торжественного события, которому, собственно, и посвящена была наша поездка в колхоз. Можно сказать, что дело об аморальном поведении было прекращено по амнистии.
Наши учителя не были широко мыслящими людьми. Но тогда почему и следующие два года они шли у нас на поводу? "Клевали" на наши идеи, откликались на наши предложения, договаривались об автобусах для дальних поездок, сами подали идею выпускать школьный самиздатский литературный журнал - чистую крамолу в те годы. Свой журнал мы назвали без затей - просто "Арт". Для первого номера я написал вполне анархистский манифест, два рассказа - добрый и злой - и полемическую заметку "Американцы в космосе". Естественно, этот номер, как и следующий, впрочем, сразу попал на стол соответствующего кабинета в КГБ, и к нам в школу прислали нового завуча по английскому обучению - переведенного из Тбилиси офицера госбезопасности весьма спортивного вида. Наш Васька изображал его очень похоже: открывается дверь, с порога летит над нашими головами портфель нового учителя и приземляется точно на стол, сам он не спеша подходит к доске и отчетливо произносит, выдержав паузу и смакуя каждое слово: "Здравствуйте. Я ваш новый учитель, зовут меня Икс Игрекович Зет. Родился в Тбилиси, где и провел большую часть жизни, занимался конным спортом и боксом. У кого есть вопросы?"
Девчонки класса "А" сразу влюбились в него - все до единой, - они ходили за ним табуном, доводя этим и телефонными звонками до каления его жену, а когда через полгода его забрали от нас и рассекретили, то так же табуном простаивали на углу безлюдной улицы Чекистов, надеясь встретить его или хоть увидеть мельком. Любопытно, что на девиц нашего класса его чары не подействовали совсем (и только сейчас я понял причину столь загадочного иммунитета: XYZ, назовем его так, тоже в прошлом учился в параллельном классе "А" и был одним из особо удачливых его выпускников). Преподаватель, как и завуч, был из него никакой. Нам, нескольким, он пытался понравиться, вступая в разговоры и угощая сигаретами. Это слегка льстило, но и внушало снисходительное ироническое отношение, как заискивание барина перед мужичками. Тогда же работавшая у нас учительницей "мовы" и литературы потасканая райкомовская инструкторша, о которой говорилось за плечами, что "у нее было четыре аборта", с глазами питона и приторными фальшивыми интонациями, какие бывают только у самых бездарных актрис облдрамтеатров, эта учительница остановила меня как-то на школьной лестнице, зажала до конца перемены в угол так, что я не мог, как ни старался, увернуться от ее нечистого дыхания, и на следующий день зачем-то принесла почитать изъятый из библиотек древний номер "Нового мира" с романом Дудинцева "Не хлебом единым" (до того с жестким соблюдением смехотворных правил конспирации мне уже давал почитать другой номер того же журнала с "Одним днем Ивана Денисовича" наш "англичанин" по кличке Патиссон - может, целью были не мы, а он?).