Создавая своё учение о религии, Фихте сознавал, что вступает тем самым в конфликт с трансцендентальной теорией познания. Вместе с тем необходимо отметить, что принцип "чистого Я" является определённым результатом философского осмысления религии, сознания недостаточности представления духовного как нравственно-религиозного.

Уже в "Афоризмах о религии и деизме" Фихте пытался провести мысль о неограниченной автономии человека. По его мнению, последний считает себя греховным в силу того, что уже изначально себя ограничил. На самом же деле, говорит Фихте, существование человеческих существ "так же необходимо, как существование Божества" (Фихте И.Г. Афоризмы о религии и деизме //Фихте и конец ХХ века: "Я" и "Не-Я". -Уфа, 1992. - С. 13). Следовательно, уже в этой юношеской работе практически стёрта грань между Божественным и человеческим, между духом и эмпирической духовностью самосознания, которая в противоположность чистому духу с наибольшей силой выражена в фихтевском принципе "самоограничения", "самонеполагания Я". Оно, т.е. "Я", утверждал Фихте, "должно ограничивать себя, т.е. оно должно постольку полагать себя, как не полагающее себя" (См.: Фихте И.Г. Соч. В 2-х т.: Т. 1. - СПб.: Мифрил, 1993. - С. 207).

Если исчезает эта, одушевляющая философию Фихте, идея "самонеполагания Я", - пишет В. Хёсле, - и остаётся лишь образ влекомого неудержимой волей к власти Я, желающего приравнять всякое не-Я вне себя к своим представлениям, ... тоталитаризм окажется запрограммированным (См.: Хёсле В. Гении философии нового времени. - М.: Наука, 1992. - С. 122).

В "Опыте критики всяческого откровения" Фихте сформулировал задачу реализации нравственного действия в действительности.

По существу, он устранил границу между миром познания и миром нравственного действия, между законодательствами теоретического и практического разума, которую провёл Кант. В "Опыте..." говорится: "Возможность этого соглашения между двумя совершенно независимыми друг от друга законодательствами теперь можно представить не иначе, как посредством их общей зависимости от высшего законодательства, которое лежит в основе обоих, но которое для нас совершенно недостаточно... Бога... нужно мыслить как то самое существо, которое определяет природу в соответствии с нравственным законом. Следовательно, в нём соединены оба законодательства, и в основе его мировоззрения лежит тот принцип, от которого они оба зависят" (Fichte J.G. Samtliche Werkе. - Bd. 1. - S. 59).

Фихте полагал, что хотя Бог и является творцом мира, тем не менее, человеку, которому Божественное привиделось в грёзах, совершенно непонятны общие представления о Боге и долге. Вместе с тем, если у человека имеется понятие о Боге a priori, т.е. в его распоряжение поступает законодательство практического разума, то он может очень легко удостовериться в том, что Бог есть действительно его "моральный законодатель" (См.: Fichte J.G. Werke. Auswahl in sechs Banden, hrsg. von F. Medicus. Leipzig, 1908-1911. - Bd. 1).

"Если Бог, - продолжает Фихте, - не оказывается тождественным моральному миропорядку и отличается от него, то мы вынуждены мыслить не Бога, а только расщеплять самих себя" (См.: Фишер К. Указ.соч. - С. 532). Из данного факта религиозного "овнешнения" невозможно, тем не менее, вывести требование упразднения "овнешнения". Для Фихте важно вывести весь естественный и исторический мир из овнешняющей себя сущностной силы человека или из разума.

Но в данном требовании Фихте заходит слишком далеко, так что его трансцендентальный субъект грозит поглотить всё человеческое, всё индивидуальное.

Ведь чем "Божественнее", т.е. нечеловечнее, является что-либо, тем менее мы в состоянии им восхищаться. Поэтому только человеческое происхождение всех религий даёт им, как писал Ф. Энгельс, "хоть какое-то право на уважение" (См.: Разум сердца. Мир нравственности в высказываниях и афоризмах. - М.: Политиздат, 1990. - В. 65).

Кант, как известно, решал вопрос о существовании Бога иначе, чем это делал Фихте. В "Критике практического разума" он указывал, что вопрос "о том, каково отношение между человеком и Богом, полностью выходит за пределы этики и абсолютно для нас непостижим" (См.

: Кант И. Соч. В 6-ти т.: Т. 4. Ч. 2. - С. 437). Так, рассуждения о всеобщей причинной зависимости, по его мнению, приложимы к сфере чувственного опыта, но абсолютно нет никаких на то оснований переносить их в сверхчувственный мир. Нельзя смешивать наши рассуждения о Боге с фактом его реального существования. Говоря иначе, между выводом о необходимом существовании Бога и допущением высшей необходимой сущности - громадная разница (На данный момент кантовского учения о Боге обратил пристальное внимание А.В. Гулыга в своей вступительной статье к гегелевской "философии религии". (См.: Гегель Г.В.Ф. Философия религии в двух томах. Т. 1. - М.: Мысль, 1976. - С. 26). Идея Бога - точно такая же идея, как идея "вещи в себе".

Кант, как известно, едва пролистав фихтевский трактат, поддержал положительное значение самого шага в создании критики религиозного сознания с его базисом в откровении. Последнее, считал Фихте, может быть от Бога, но может вовсе не является таковым. Необходимо точнее установить критерии Божественности откровения, чтобы раз и навсегда покончить со всяческими иллюзиями и всевозможными некомпетентными суждениями богословов.

Самым главным таким критерием является, по мнению Фихте, "чистая моральность".

"Неморальным является обман, с каким бы намерением он не совершался". "Итак, если какой-нибудь якобы Божественный посланник поддерживает свой авторитет путём обмана, то, конечно, этого Бог не хотел" (См.: Fichte J.G. Werke. Auswahl in sechs Banden. Leipzig, 1908-1911. - Bd. 1. - S. 73). Пророк, поддерживаемый Богом, не нуждается в обмане. Однако Божественное откровение может распространяться и не пророками, а обычными людьми и даже "неморальными или слабыми в моральном отношении натурами". "Ибо посредством кого тогда будет торжествовать Божественность, - вопрошает Фихте, - если нет других, более сильных в моральном плане натур?" (Ibid). Но в любом случае человек не должен пользоваться неморальными средствами.

Фихте - решительный противник обмана в любой его форме. И это, разумеется, вызывает уважение к тем принципам духовности, которые он отстаивал. Вместе с тем из жизни известно, что наши человеческие недостатки чаще всего являются продолжением наших достоинств, в том числе и моральных. Так, абсолютизация морального чувства перерастает в моральный ригоризм. Абсолютизация роли теории приводит к преимущественной ориентации на теоретические доводы в отношении жизни. Теория может изменить мир, и жизнь может опровергнуть теорию, но при этом важно одно: "Теоретический мир, будучи миром сущности, не является миром действительной жизни и не претендует на то, чтобы сказать: мир жизни равен миру теории" (Федотова В.Г. Практическое и духовное освоение действительности. - М.: Наука, 1992. - S. 84).

Исследование критериев Божественности откровения приводит Фихте к следующему выводу. Мысль об "овнешнении нашего собственного Я", строго говоря, находится за пределами учения о религии. Через "овнешнение" осуществляется только институционализированная религия церкви. Религия же разума никак не может осуществляться посредством переноса субъективного в сущность вне нас. Скорее, наоборот, "только такое откровение может быть Божественного происхождения, которое выдаёт антропоморфизированного Бога не за объективно-действительного, а лишь за субъективно-действительного" (См.: Fichte J.G. Werke. Auswahl in sechs Banden. Leipzig. - Bd. 1. - S. 94). Итак, уже в "Опыте критики всяческого откровения" Фихте вплотную подошёл к идее развития всей философии, исходя из понятия субъекта, из "Я".

Надо сказать, что универсальный субъективизм Фихте являлся определённым продолжением философской мысли Ренессанса. В эпоху Возрождения наметилась тенденция прямого обожествления человеческой личности. Тем не менее, лишь в наукоучении духовное "Я" и "я" телесное стали по сути одним и тем же (Fichte J.G. Sammtliche Werke. - Bd. 1. - S. 242, 604, 611).