А Мещерякову почему-то захотелось придраться к ее словам.

- Что не придется? Не придется мне опять переносить тебя через речку?

- Хотя бы, - снова мило покраснела Вера Тимофеевна. И усмехнулась. И, чуть отступив, быстрым взглядом окинула его, стоявшего во весь рост. - Да ты теперь едва ли и подымешь меня, Дима.

- Ну положим, - вдруг сказал он сердито. И неожиданно, может быть, даже для самого себя неожиданно, поднял ее и понес.

Она не закричала, не стала отбиваться. Она вдруг притихла как в обмороке на его руках и задышала прерывисто ему в ухо и в шею. Но Мещерякову уже не хотелось смеяться, как тогда на шатком переходе через речку Рогожки.

5

- ...Боже мой, как все это неожиданно. И даже... И даже ужасно. Но ты, Димка, бесконечно милый медведь. Бесконечно. И пусть со мной что хотят делают. Ты милый.

Вера Тимофеевна встала, протянула руку к выключателю.

В спальне было уже темно.

Над ночным столиком загорелась лампа, осветив большой, в деревянном корпусе, будильник с зелеными стрелками, показывавшими пятнадцать минут десятого. Поздний вечер. Неужели столько протекло времени с момента их встречи?

Мещеряков лежал с закрытыми глазами. Вера Тимофеевна бережно поцеловала его в лоб, в глаза.

- Только я еще немножко полежу, Верочка. Еще минуточку полежу. Одну минутку...

- Ну, конечно, конечно, - поспешно сказала она и укрыла его грудь пледом. - Хочешь, я тебе чаю сюда принесу. С вареньем, клюквенным.

- А ничего сердечного у тебя нет?

- Сердечного? Сейчас поищу, - вышла в коридор, где уютно в нише подвешен стеклянный шкафчик домашней аптечки. - Все-таки вы, оказывается, слишком квелые сибирские медведи, - улыбнулась, нисколько не встревожившись. - Курантил тебя устроит? Или - сустак форте? А вот лучше всего, если боли, - капли Вотчала... Дима, ты слышишь? Или ты уснул?

На цыпочках вернулась в спальню и увидела, что Дима лежит с открытыми глазами. И эти открытые остекленевшие глаза испугали ее.

Вышла из спальни, снова на цыпочках, и уже не смогла снова войти туда.

Все было ясно.

Однако из коридора опять окликнула:

- Дима!

На газетном столике в столовой лежала телефонная книжка. Вера Тимофеевна не сразу нашла телефон "скорой помощи". Потом подумала: а что она скажет, когда приедет "скорая помощь"? Как она все объяснит?

В столовой стоит неубранная посуда, бутылки, рюмки.

- Вы что же, здесь выпивали? - непременно спросят врачи, что приедут со скорой помощью. - А кто он, этот человек? Ваш знакомый? Ах, муж вашей подруги?

У Веры Тимофеевны в буквальном смысле подкосились ноги. Она присела тут почему-то не на стул, а на низенькую табуретку.

И в это время услышала резкий звонок, показалось - незнакомый, дребезжащий, настойчивый, тревожный. Но это звонили у двери - раз и еще раз.

Вера Тимофеевна пошла открывать и долго не могла отодвинуть простейший засов, который открывала каждый день. Наконец он отодвинулся со щелчком.

В дверях стояла Людмила Федоровна.

- Извини, Верочка, что я так врываюсь, но мне очень срочно надо. Я на одну минутку. Возьму до завтра Плеханова, третий том, и уйду сейчас же. Не удивляйся, я буду с ним отчасти полемизировать. Надо немного освежить цитаты. Я сейчас же уйду. Не сердись...

- Можешь и не уходить. Можешь, что хочешь, - слабым голосом сказала Вера Тимофеевна. И вдруг вскрикнула: - Боже мой, что же делать?

- А что? Что-нибудь случилось?

Людмила Федоровна по-черепашьи вытянула из воротника маленькую голову, в модном пышном парике, поправила модные же, во все лицо очки. И уже через мгновение, как говорится, разобравшись в обстановке, начала причитать:

- Как же ты могла, Веруся, позволить себе такое? Ведь года еще не прошло. И тут его портрет. Я этого совершенно не могу понять. Это, мало сказать, аморально. Это чудовищно. Я никогда, никогда не пойму...

- Если можешь, помолчи, - попросила Вера Тимофеевна. - Надо что-то делать...

- Надо позвонить Инге Вяловой, - сказала Людмила Федоровна, называя Ингу по фамилии, как называла ее смолоду еще в общежитии. - Это лучше всего. Все равно этого нельзя скрыть от Инги. Надо позвонить.

- Я не могу, - призналась Вера Тимофеевна. - Ну что я ей скажу?

- А ничего не надо. Разреши, я сама, - предложила Людмила Федоровна. Инга, - сказала она в телефон, - извини, что я звоню в такое позднее время, но ты должна немедленно приехать к Верочке Беликовой. Тут что-то произошло. Но это разговор, ты понимаешь, не для телефона. Что-то совершенно чудовищное произошло. Я не могу назвать...

Инга Вялова приехала раньше, чем можно было ожидать. Запыхавшаяся, в расстегнутом пальто, она вошла в переднюю, увидела бледную подругу свою Верочку, как обычно, крепко ухватила ее за щеки, поцеловала в губы:

- Ну, выкладывай, красотуля, быстрее, что у тебя тут стряслось?

- Да это не только у нее, как ты выражаешься, стряслось, - заметила, не могла не заметить - Людмила Федоровна.

Но Инга Вялова будто не видела ее, не хотела видеть, сняла, повесила пальто на вешалку, пригладила двумя ладонями седеющие волосы.

- Ты понимаешь, Инга, что случилось, - я встретила на улице Дмитрия. Ну, на Суворовском бульваре. Пригласила к себе. Потом стала звонить, чтобы ты приехала. Но Тереза Бенедиктовна мне сказала...

- Короче. Где Димка? - вдруг оборвала подругу Инга. - Он умер?

- Но ты понимаешь, - снова заговорила Вера Тимофеевна. - Ты должна понять...

Инга снова ее оборвала:

- Я ничего не понимаю. И никому ничего не должна. Где он?

- Да проведи ее наконец в спальню, - опять вступила в разговор Людмила Федоровна. Она теперь как бы издали наблюдала этих двух несчастных женщин, стоя у книжной полки.

В спальне Инга бросилась к мужу. Она тормошила его как живого, хотя сразу ясно было, что он уже неживой.

- Это тромб. Он же весь посинел - и лицо и шея. Это, конечно, типичная эмболия, - как бы самой себе объяснила Инга или еще кому-то, кто незримо присутствовал здесь или должен был присутствовать. - Это ему всегда угрожало. Но дело все-таки не в этом...

А Вера Тимофеевна непрерывно говорила:

- ...Мы пили чай. Вдруг Дмитрий почувствовал себя нехорошо и захотел прилечь. Я провела его сюда. Я, конечно, испугалась и провела его сюда. Тем более он все время был взволнован...

- И ты что же, - сузила глаза Инга, - стала ему помогать раздеваться?

- Нет, он сам. Но ты понимаешь...

- Я понимаю только одно, что лгать не надо, - тихо, почти шепотом сказала Инга. - Никогда, ни при каких обстоятельствах не надо лгать. Это стыдно и подло. Все может быть у нас прекрасным, все может быть у нас прекрасным, - повторила она громко, - если мы никогда не будем лгать...

- Что может быть прекрасным? Подумай, что ты говоришь, Инга, - вдруг сказала Людмила Федоровна, заглядывая в спальню с уже найденным томом Плеханова. - Ведь ты пойми - умер твой муж, а ты...

- А ты, ханжа, помолчи, - приказала Инга. И, зачем-то опустившись на колени, стала закрывать веки покойного, говоря опять же очень тихо: - Ох, Димка, Димка, сукин сын, шалун мой несчастный, мой глупый медведь. Сколько раз я тебя выручала. Сколько раз. И вот - выручить больше не могу. Не в силах. И все-таки... Все-таки выручу - срама не будет. Верочка, где у тебя телефон?

- Инга, Ингуся, прости меня, - заплакала Вера Тимофеевна и схватила Ингу за руку.

- Что ты. Кто я такая, чтобы прощать тебя? Я тоже... Ну где, я спрашиваю, у тебя телефон?

Инга подошла к телефону, стала набирать номер, и вот теперь слезы крупными каплями застучали по телефонному аппарату.

- Плачешь? Это неплохо. А то я подумала бы, что ты уж совсем бесчувственная, - сказала Людмила Федоровна.

Ей, привыкшей ставить отметки ученикам и студентам, надо было и тут соответственно отреагировать.

И поразительно, что, сокрушаясь на словах по поводу этого действительно и страшного и редчайшего события, в котором уже наверняка она участвовала впервые, Людмила Федоровна оставалась хотя бы внешне невозмутимой.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: