— А о нас? Что она говорит о нас? Что думает? — криво улыбаюсь, все еще не имея сил попрощаться, оторваться от своего Рогожина. Замерли у калитки.

— Она не знает… ничего, — отвел смущенно взор в сторону.

— Почему? — округлила очи я.

Сердце в волнении, в странных предчувствиях, страхах сжалось.

— Ну… — скривился. Забегал взгляд по окрестности. — Почему… — Шумный вздох. — Поначалу… всё это было неправильно. Запретно. Постыдно… что я облажался, предал. Не выполнил все свои обещания, обязательства перед Инной. А потом… — запнулся, подбирая слова, давя эмоции. — Потом… и вовсе всё стало каким-то безумно личным, что ли. Сокровенным. Ценным. — На мгновение взгляд мне в глаза, но тотчас увел его в сторону, давясь неловкостью. — То, что в глубине души. В сердце. Вот не хотелось никому ничего такого рассказывать. Да и… чем меньше знают, тем крепче все мы спим, — нервически рассмеялся. И снова на короткий миг встретились наши взоры. — Дело не в самой Нике. Нет. Она офигенный друг, отличная сестра. Но… Вообще, просто не хотел, чтоб кто-то знал. Это мое дело — и… касается лишь нас двоих. С тобой. Нет, — вдруг резво перебил сам свои мысли. И вновь пристыженный, нервический смех. — Я, конечно, скажу ей. Сейчас всё устаканится у нас. Разберемся, с квартирой, с Малым. — Взгляд мне в глаза. — Подашь на развод — и скажу. Я тебя не стесняюсь, или еще чего. Не подумай. Нет! Я тебя очень люблю, — уверенно, в подтверждение закивав головой. — Очень люблю. Ты для меня — всё. Но… всему свое время. Я не люблю трепаться о… — поморщился от волнения, — о том… о самом важном. Оно мое — и… я его берегу, как могу. Позже узнают, а пока — пока всем так проще будет. Чем начнется сейчас: а что, а где, а как давно? «Ух, ты», «ах, ты»… Бесит меня это. Из личного вдруг всё перерастает (пусть и невольно, не со зла или еще чего), но в цирк. Не хочу всего этого. Хочу, чтоб было, как есть. А узнают — в свое время все всё узнают, но уже у нас почва будет под ногами, а не так — временный настил.

— А родители?

— Что с ними? — нахмурился.

— Ты им скажешь?

Скривился, прожевав эмоции. Отвел вщгляд в сторону.

— Наверно.

— В смысле, «наверно»?

И снова тяжелый, раздраженный вздох.

Очи в очи:

— Я меньше всего хочу посвящать их в то, что происходит в моей жизни.

— Почему? — жгучая тишина молчанием. Сдался — отвернулся в сторону. Продолжила: — А если внуки пойдут? Тоже смолчишь? — встревожено я.

— Вань. — Глаза в глаза со мной. — Давай сначала сами разберемся с тем, что с нами творится, а затем уже… начнем пускать зрителей, критиков, советчиков. Они хотели, чтоб я больше в их жизнь не лез? Не лезу. Только и в мою теперь не надо лезть! — стукнул кулаком себя в грудь. — Понимаешь?

Пристыжено опустила я очи. Колкие мгновения тишины, подбирая слова:

— Твои… как и мои, да?..

Тихо рассмеялся:

— Котенок, не грузись. Нашла ты тему… Мне плевать на их мнение. Мне главное ты и Федька. Всё: всё остальные поскольку, постольку. Побоку. Так, чисто, формальность. А потому — всё это глупости: «узнают — не узнают». Придет время — куда денутся? Узнают. Будут внуки, да и вон… поженимся, Федьку усыновлю — чтоб всё официально было, и никто и слова нам не посмеет сказать. Если так уж хочешь, потом съездим к ним. Познакомлю. А в остальном: не хотят — не надо. Мне еще лучше! В сто раз! Понимаешь?

— А Ника? Она, ты думаешь, тоже?.. Ну… — спрятала я очи от стыда, — против будет.

Нервно цыкнул, скривившись.

— Да все тебе, вам, нам будут рады. Только я их не хочу в наш мир пускать. Я! Нике скажу. На днях — скажу, если тебе это так надо. А родители — родители потом. Обождут. Хорошо?

— Да нет, просто… — взволнованно замотала я головой, зажмурившись. — Когда посчитаешь нужным, тогда и говори.

Глаза в глаза.

— Можешь и сама ей позвонить — мне всё равно. Мне даже так проще. Меньше душу перед кем-то оголять.

— Да ну, — залилась я краской смущения, ретиво пряча взгляд. — Давай уж лучше ты… твоя же все-таки сестра.

— Ну я так я. Только не торопи, — скривился. — Не нужны мне ее вопли, сопли. Да и вообще, у нее сейчас своя песня в голове. С этим своим, ёб… гр*банным Мирой.

Вечером встретил. И снова в магазин. Вот только в этот раз провокатор — Федор Старший: купил продуктов, ребенку — вкусняшек, а мне (по единогласному решению мужчин) — арбуз.

И нет, мне не показалось. Эти двое действительно очень быстро и как-то даже неестественно спелись. Уже и я им не нужна: «отойди, мама», «не мешай, мама», «я с Дядь Федей пойду».

— А может, мне вообще уйти? — стою, таращусь на них, заливаясь смущенным смехом.

— Не, — вполне серьезно заявил мне сыночек, забравшись на горку. Уставил на меня взор. — Мозесь остаться. Мы не плотив.

Хотя, чего грешить? Сбылась. Сбылась моя самая большая мечта и не реализовался самый огромный страх: принял Федька второго Федьку. Причем, в этой фразе неважно, кто Старший, кто Младший из них. Правильно будет в обоих случаях.

Да и не только дело во «вкусняшках» или внимании. Не знаю, что-то есть в них. Что-то похожее. Да и… дружба эта… она уже… куда более яркая, теплая и глубокая, чем отношения у Малого были с Серебровым. Там лишь строгость с одной стороны, и откровенная привязанность ребенка — с другой.

Так что есть. У меня, у нас — шанс… есть.

Сварить пельменей — и снова к себе в комнату, накрыть тумбу-стол.

Поужинали, поболтали. А там уже и Федька Младший уснул.

Объятия, тайные ласки, поцелуи с Рогожиным — да время беспощадно: мчится, как ошалевшее, в никуда. Уже и ночь за окном давно начала править. Спать пора — провела до двери. И снова поцелуи в полумраке, не желая расставаться с тем, кого столько времени ждала, жаждала. За кого столько ночей Бога молила: чтоб уберег, чтоб простил и помиловал. Чтоб дал нам счастья кусочек. Хоть крохотное, пусть и не навек, на немного.

— Завтра, может, вечером заскочу, — прошептал мой Федя, нехотя оторвавшись от моих губ своими. — А если нет — дела утащат, то тогда до послезавтра. Всё хорошо, не переживай. Просто съездить надо будет кое-куда, в другую область. Старых поставщиков пошевелить. Посмотреть, что там по остаткам — часть товара достать, да думать, что как дальше с торговлей и кредитом.

Рогожин не появлялся несколько дней (всё дела, как сам взахлеб утверждал), но исправно звонил… и болтали, что дураки, ни о чем и обо всем долго и упорно, пока ухо и рука не начинали болеть. Ездил в соседнюю область и в столицу. А здесь, по месту, стартовал закрытие «лишних» точек. Не забыл и про поиски квартиры (куда бы мы могли все трое переехать); да машину свою продал (вместе с кредитом, за копейки: но, главное, что уже без долгов — а более нам и не надо).

И вот оно — заветные слова: сегодня вечером уже встречается с хозяйкой, отдает ей оплату за первый месяц, залог — и получает ключи.

Уже и темнеть начало за окном, а он всё не звонит.

Мечты мечтами (конечно, уже сегодня хотелось встретиться да быть вместе с Рогожиным), но… реальность вовсе не такая, как я, мы ее хотим видеть — привыкла и почти смирилась. А потому терплю. Закусив губу, сжав кулаки от волнения — терплю.

— Малыш, — от его тревожного голоса всё жалось у меня внутри.

— Да?

— Не получается сегодня у нее, прости. Там срочно кто-то то ли помер, то ли женился. Короче, до завтра. С утра. Обещала с утра. Прости… Я вас очень люблю.

— И мы тебя любим.

С утра, так с утра.

Подкормить своего егозу и уложить спать. Приготовить одежду на утро — и самой лечь. Покорно ждать утра.

Уже и в сад отвела, и сама вернулась — на работу принялась собираться, а не звонит. Наверняка, опять что-то случилось: не буду голову забивать до вечера.