Скажи, любезный друг, скажи твою науку,

Как пишешь ты стихи, не чувствуя в них скуку,

Как рифма под перо сама к тебе идет

И за собою сто соотчичей ведет,

Как можешь ты писать столь плавно и приятно

И слог свой возвышать высоко, но всем внятно.

Признаться, прочитав подчас твои стихи,

Браню я чистых муз, что так ко мне лихи,

Что, не внимаючи мне, бедному поэту,

Дают мои стихи на посмеянье свету!

Поверишь ли – весь день я с места не схожу

И за труды мои уродов лишь рожу.

Кряхчу над рифмою, над мерою проклятой.

Ругая Пинд и муз, весь яростью объятый.

А иногда в саду под ивою сижу

И на гору Парнас, зеваючи, гляжу,

Настрою лиру лишь и напишу: "баллада",

Взбренчу – струна вдруг хлоп – сбиваюся я с лада,

"О лира злобная!" – с досадой я кричу

И с Пинда лбом на низ без памяти лечу.

Почто я не могу быть равен с тем поэтом,

За масленицу кто одобрен целым светом,

Иль тем, кто в мир рожден, чтоб лирой нас пленять

И музою своей, как куколкой, играть;

Иль тем, Полорда кто приятно так представил,

Или Пожарского кто прозою прославил,

Кто Изяслава нам приятно так воспел,

Сердца Силистрией, Москвою нам согрел;

Кто о Европе на‹м› ‹в› журнале возвещает

Иль в роще Марьиной кто сильно так рыдает,

Иль тем, кто так весну нам красно описал,

Иль ‹…› на свете нам кто с мудрецом певал;

Иль тем, чей Алманзор, чьи Алпы и чья белка,

Теласко чей велик, как крепкий дуб иль елка.

Нет, не могу никак быть с ними наряду,

И, точно сирота, я на Парнас бреду.

Тебя, любезный друг, тебя прошу усердно,

Со мною ежели сидеть тебе не вредно,

То научи меня, как рифму к рифме шить

И оду полную стихами как набить.