Наконец показалась мать Гуань; она шла, с трудом перебирая ногами. В седых волосах сверкали разноцветные шпильки. Худенькая, со впалым лицом – ей, наверное, уже за шестьдесят. Войлочные тапочки издавали странные шаркающие звуки.

– Чего вы хотите?

Чэнь переглянулся с медсестрой, стоящей рядом со старушкой. Та показала на свою голову.

– У нее не все дома, – пояснила она.

– Ваша дочь просила передать вам привет, – сказал Чэнь.

– У меня нет дочери. Нет места для дочери. Мой муж живет в общежитии в Чэнду.

– Да нет же, тетушка. Ваша дочь работает в Шанхае, в 1-м универмаге.

– 1- й универмаг… Ах да. Сегодня утром я купила там пару шпилек для волос. Посмотрите, какие красивые!

Старушка явно жила в другом измерении. В руках у нее ничего не было, но она делала жесты, словно показывая ему что-то.

Что бы ни случилось, ей ни к чему знать о происходящих в нашем мире катастрофах. А может, она просто настолько напугана ожиданием дурных вестей, что замкнулась в себе?

– Да, очень красивые, – кивнул Чэнь.

Должно быть, в молодости она была хорошенькой. А сейчас вся как будто усохла. Старушка сидела неподвижно и тупо смотрела перед собой. Она ждала, пока он уйдет. Апатичное выражение, как подметил старший инспектор, сочеталось с налетом неодобрения. Не стоит и пытаться что-то выведать у несчастной.

Гусенице хорошо и покойно в своем коконе.

Он настоял на том, что проводит старушку в комнату. Комната, в которой стояли двенадцать железных кроватей, оказалась переполненной. Проход между рядами был таким узким, что там едва можно было протиснуться боком. В изножье ее кровати стояло ротанговое кресло-качалка; на тумбочке – радиоприемник. Кондиционера в комнате не было, работал единственный вентилятор. Последнее, что заметил Чэнь, – недоеденная черствая булочка на подоконнике в изголовье ее кровати. Конец жизни… Одна из многих, обычная китаянка. Она тяжело работала, мало получала, не жаловалась и много страдала.

Какое влияние оказала жизнь матери на Гуань?

Дочь пошла другим путем.

В ее деле было нечто, не дававшее покоя старшему инспектору Чэню. Смутные обрывки мыслей грозили увести его в неизвестном направлении. Домой он решил пройтись пешком. Иногда на ходу ему лучше думалось.

По пути он зашел в аптеку китайской традиционной медицины и купил коробочку женьшеневых пилюль. Он не очень-то верил в традиционную медицину, но решил, что огорчение способно нарушить его целостность. Нужно чем-то поддержать организм. Жуя горькую пилюлю, Чэнь размышлял: возможно, стоит повести расследование с другого конца. Выяснить, как Гуань стала Всекитайской отличницей труда. Когда он изучал теорию критики, это называлось «биографический подход». Только вот результат может оказаться совершенно непредсказуемым. Кто мог, например, ожидать, что он, именно он, станет старшим инспектором полиции?

Когда он добрался до дому, было почти семь часов вечера. Он включил телевизор и некоторое время смотрел его. Артисты пекинской оперы делали сальто, размахивали саблями и мечами. Традиционная пекинская опера «Перекресток», вспомнил он. Герои дерутся ночью, не зная, кто есть кто.

Чэнь позвонил комиссару Чжану. Формальность, ведь докладывать ему было не о чем.

– Верьте людям. Наша сила – в тесной связи с народом, – так закончил Чжан их разговор. Это было неизбежно: комиссар Чжан не мог обойтись без своего любимого поучения.

Чэнь встал и вышел на кухню. В холодильнике оставалось полмиски вареного риса. Он вытащил рис, долил воды и поставил мисочку на плиту. Стена над плитой уже не была безупречно белой. Пройдет несколько недель, и она превратится в карту, испещренную пятнами масла и сажи. Вытяжка решила бы проблему, но вытяжку он не мог себе позволить. Чэнь пошарил по полкам – не осталось ли чего-нибудь съестного. Ничего не было. Наконец он вытащил из шкафчика крошечную баночку с зернами горчицы – подарок тети из Нинбо. Добавил несколько зернышек в рис и съел водянистый ужин, стараясь поскорее проглотить.

«Лапша быстрого приготовления «Шеф Кан»!» – стоя над плитой, он вспомнил рекламный слоган. Да, наверное, растворимая лапша в пластиковых мисочках – удобный выход из положения. Чэнь рассеянно убрал баночку с горчицей на место. Нет, постоянно покупать готовую лапшу он не может – он получает слишком мало. После того как старший инспектор Чэнь одолжил деньги своему другу, Лу Иностранцу, он вынужден был вести жизнь, похожую на жизнь Лэй Фэна в начале шестидесятых годов.

Как старший инспектор, он получал пятьсот шестьдесят юаней в месяц плюс многочисленные доплаты под теми или иными названиями – еще двести пятьдесят юаней. За квартиру он платил на удивление мало. Вместе с коммунальными платежами на все про все уходило меньше ста юаней. Зато на еду уходила половина всех заработанных денег. Будучи холостяком, Чэнь нечасто готовил дома; питался в столовой управления.

В последние несколько лет существенную помощь ему оказывали гонорары за переводы, но в данный момент он как раз ни над чем не работал. С тех пор как он начал заниматься делом Гуань, на переводы не хватало ни времени, ни сил – и даже интерес к подобной работе пропал. Бессмысленное какое-то дело; ничего не получается – не то что в тех детективах, которые он переводил с английского. И все-таки хотя бы еще один аванс получить вполне реально. Можно пообещать редактору, что к октябрю он представит рукопись. Кстати, это и его самого дисциплинирует, подтянет.

Однако звонить редактору Чэнь не стал. Усевшись за стол и сдвинув пустую миску в сторону, он принялся набрасывать на листке бумаги все, что ему до сих пор удалось выяснить по делу. Скоро листок заполнился отрывочными записями, которые он собирал и хранил всю неделю, не разбирая и толком не понимая, куда они могут его привести. В конце концов, раздосадованный, он порвал бумажку на мелкие клочья. Может быть, Юй прав и они столкнулись с типичным висяком. В управлении таких нераскрытых убийств, совершенных на сексуальной почве, скопилось предостаточно.

Чэнь понимал, что заснуть не удастся. Он часто страдал бессонницей. Бывало, скапливалось много неприятных мелочей. Отказались печатать стихотворение без объяснения причин; злобная тетка обругала в автобусе; никак не мог найти новую рубашку. Сегодня заснуть ему не давало дело Гуань.

Ночь выдалась долгой.

Какие мысли приходили в голову Гуань в такие же долгие ночи? Чэнь вспомнил стихотворение поэта Ван Чжанлина эпохи Тан:

Чэнь живо представил, как Гуань возвращается к себе в общежитие. Осторожно идет по коридору, освещая дорогу лучом фонарика. На закопченных стенах пляшут тени… Потом она одна ворочается на своей жесткой, холодной постели. Возможно, Гуань тоже задумывалась о цене, которую она заплатила за славу.

В чем разница?

Тысячу лет назад, в эпоху Тан, девушка горевала потому, что услала любимого на поиски славы. В девяностых годах XX века Гуань мучилась из-за того, что сама постоянно была занята поисками славы.

А как же он, старший инспектор Чэнь?

Он ощутил горечь во рту.

Около двух часов ночи, пребывая в зыбком состоянии между сном и явью, Чэнь вдруг почувствовал, что снова проголодался. Он вспомнил черствую недоеденную булочку на подоконнике.

По аналогии с булочкой он вдруг вспомнил и кое-что другое.

Икра!

Чэнь пробовал икру лишь один раз в жизни. Несколько лет назад, в Клубе интернациональной дружбы в Пекине, куда в то время допускались только иностранцы. Он пришел туда вместе с одним подвыпившим профессором-англичанином, который настоял на том, что угостит его икрой. До того Чэнь читал об этом деликатесе только в русских романах. Откровенно говоря, икра не очень ему понравилась, зато потом можно было похвастаться Лу Иностранцу, в чьем мнении он немного возвысился.