Рассмеялась я невольно. Нарочно помедлила, интригую, и выдала:

— Не думаю, а знаю.

— Да ладно… — обомлела Лариса. — Ты что… его видела?

Многозначительно улыбнулась, но смолчала.

— И что? — нервически гаркнул Гулько.

— Что? — смеюсь, строя из себя дурочку.

— Да ладно, мы же тебе рассказали, а ты что… не можешь?

— Вам мало старых приключений? Или что? Зачем подробности?

— Но он жив? У него все хорошо?

Рассмеялась я над нелепостью вопроса.

— Нет, до сих пор страдает и мучится. Вот решил завещание написать — и доли распределить.

— Ох, и Лина…

— Ну, какие вопросы… такие и ответы.

(Н е з н а к о м е ц с Б а л ь г и)

Подошел ко мне Артем и печально улыбнулся, присел рядом на скамейку.

— Че? Все сохнешь по своей снежной королеве?

Рассмеялся я невольно.

— Да упертая она, жесть.

— Упёртей тебя?

Заржали оба.

Цыкнул я.

— Даже уже не знаю.

— Оттра**ть ее, просто, надо, да как следует — и сразу попустит.

— Да ты прям эксперт! — смеюсь над наивностью друга.

— Видал таких…

— Смотри, как бы она всех нас не оттра**ла, при этом об удовольствии не может быть и речи.

— А что так?

— Темная она какая-то, причем раскусить вообще не могу. Не стыкуется всё как-то, — невольно задергал я руками, жестикулируя. — С виду — обычная, и семья — потомственная интеллигенция. А вот нрав и поведение…

— Матвеев, а ты что нарыл на нее? — обратился я, крикнул как раз мимо нас проходящему товарищу.

— На кого?

— На девку ту, про которую тебе на днях говорил.

— Врачиху?

— Ага.

— А ну, — шаги ближе, застыл рядом. Взгляд то на меня, то на Артема поочередно. И снова мне в глаза. — Ну, с детдома она.

— Это я и без тебя знаю. О чем и говорю: родные родители — учитель да воспитательница, опекуны — врач и бывшая преподавательница ВУЗа. Взяли под крыло почти сразу после автокатастрофы, когда биологические погибли, так что сказаться на ее характере пребывание в приюте особо не могло. Однако, она — явно не… дитя нежности и манерности. Что-то с ней не так, — нервически застучал я пальцами по спинке скамейки.

— Ну, не знаю, — громко вздыхает Матвеев, — музыкальная школа (по классу фортепиано, вроде; правда, неоконченная), секция гимнастики, школьные областные олимпиады по литературе (и даже пару призовых мест). Из привычек и увлечений: бег по утрам да разминка на спортивной площадке. Стихи там любит (в комнате стеллажи с книгами — вся стена облеплена), ну, что еще? Да, в принципе, всё как у всех приличных девочек…

— Стихи, говоришь? Ну, хорошо…

(А н г е л и н а)

Не знаю, устал ждать от меня звонка, или же… побоялся, что его номер вместе с смс всё же удалила… В общем, он (вновь) первый решился на встречу и, возможно, в этот раз, уже на более удачный разговор.

Мой странный, настырный, щедрый (невольный) знакомый с Бальги.

Чего кривить душой и врать, сообщение его так и не стерла, хотя и номер в контакты не забила. Эдакой промежуточный бой длинною в недели: не приняла я еще решение, что со всем этим делать. И дело не в желании получить от него выгоду — отнюдь, лучше пристрелите меня сразу, однако… какой-то странный интерес, влечение, интрига, что ли, засела внутри меня. Наверно, это сродни игре мотылька с огнем, только осознанной, толковой, обдуманной: когда и хочется, и колется; и обжигаюсь, но аккуратно (по крайней мере, к этому стремлюсь).

Наверно, слишком сильно достала меня рутина и покой, что захотелось пощекотать себе нервы. Но не более того… Не более.

Вечер — возвращаюсь с больницы, где теперь прохожу интернатуру (при своем отце, опекуне, что скрывать). Поход с работы домой… и вдруг, почти у самого подъезда, в сквере замечаю знакомый силуэт на скамейке. Замедлить ход… ответить взглядом: глаза в глаза. Улыбнулся. Но не дрогнул, даже не встал: все так же вальяжно развалился, забросив ногу на ногу, руки в стороны раскинув вдоль спинки.

Подхожу ближе — застыла в паре метрах от него. Барский взгляд в лицо.

— Надеюсь, не меня ждешь? — колко улыбаюсь.

Ухмыльнулся.

— Почему же… не тебя? Тебя.

— Устал ждать звонка?

Коротко рассмеялся.

Проигран бой — выровнялся, а затем и вовсе встал, подошел ближе.

— Прогуляемся?

Лживо улыбаюсь.

— А другие варианты еще будут?

Скривился, горько рассмеялся.

Опустил на мгновение взгляд. Нырнул неожиданно в карман своего пиджака и достал оттуда небольшой фолиант.

— Вот, подарок тебе.

Бросаю взгляд, бегло по строкам.

— Не люблю поэзию, — отворачиваюсь. Игнорирую.

Обмер. Но еще мгновение — и наконец-то ожил, покорно спрятал «ненужное» обратно в карман.

— А я слышал другое….

Застыла я, осознавая, что эта моя грубость вышла больше правдой, чем ложью.

— Нет настроения на нее, — короткий, с опаской, взгляд в лицо собеседнику, вынуждено оправдываясь.

— Как по мне, — внезапно отозвался каким-то излишне искренним, добрым, странным голосом, отчего я невольно вздрогнула и вновь перевела на него взор. Тот смотрел в землю, а затем резко мне в глаза; выдерживаю напряжение. — Как по мне, на многое в твоей жизни… у тебя нет настроения.

Дерзко усмехнулась, отвернулась.

— Ладно, хватит стоять и зевак радовать. Хочешь прогуляться? Пошли.

Шаги вперед — подчинился…

Напряженное молчание. Тяжелые вздохи. И наконец-то решается:

— Странно всё как-то… Вместо благодарности, как это было прежде, и на что я, по сути, рассчитывал, всё больше рядом с тобой… чувствую вину. Одно только не могу втолковать: за что?

Замерла я. Остановился и он послушно.

Глаза в глаза. Продолжил:

— Ведь, по сути, я не просил меня спасать. Подумаешь, сдох бы?

Лживо, натянуто улыбнулась.

— Вот и я так сказала своим друзьям, а им — хоть бы хны. Гиппократом меня пугать стали.

Рассмеялся болезненно. Отвел взгляд в сторону.

Тяжело сглотнул ком слюны.

— Предлагаю покончить во всем этим, — отозвался неожиданно; от услышанного я в изумлении тотчас уставилась на него. И снова глаза в глаза. Облизал от волнения губы. — Я приношу свои глубочайшие извинения за то, что встал тогда у вас на пути, и за то, что пришлось пережить. Благодарен, конечно, но… как выяснилось, это неважно. Могу тогда я хоть вину как-то загладить?

Рассмеялась я от язвительной дерзости.

— Единственная приемлемая благодать — это то, чтобы ты исчез из моей жизни навсегда и никогда о себе не напоминал. И, что удивительно, очень долго, если не путаю, больше года, ты исправно это исполнял. Но затем… почему-то, решил поступить иначе. Совесть замучила? Или проблемы только сейчас отпустили, а то раньше совсем было не продохнуть?

— Скорее, второе, — вполне серьезно ответил. Вмиг его лицо стало черствым и грубым, наконец-то смыв эту приторную, лживую маску нашкодившего, но при этом и обиженного, щенка.

— Рада, что всё прошло, — не без двоякости смысла отчеканила. Разворот — и пошагала дальше. Последовал за мной. — Я понимаю, что долг платежом красен — и все дела, но не в моем случае. Мне это — не надо. Живи, как живешь, как знаешь. И не думай о прошлом. По крайней мере, о том, где в нём была я.

Рассмеялся неожиданно.

— Сука…

Запнулась, застыла я на месте, ошарашенная грубостью, живо перевела взгляд ему в лицо. Остановился и он.

Внезапно пропала кислая улыбка с его лица,

(видимо, что-то осознав).

Живо замахал рукой. Нахмурился.

— Нет, это не тебе. Это… я так, на эмоциях, — закачал головой в негодовании, и опять смеется. — Ты — еще тот чертов ребус.

Обомлела я, невольно тяжело сглотнула слюну, осознав нечто страшное для себя: его интерес может расковырять до неприличия жуткие подробности, мои тайны, которые знать не должен никто.

С***н сын.

Нервно дышу, чувствую, как начинаю дрожать.