— Неужели я все это вам рассказал? — искренне удивился Борисов.

— А кто же еще?

— Действительно, я оказался зорче, чем думал.

— Вы сами опровергли свое утверждение о моей необыкновенной наблюдательности. Я вижу то, что и все люди, но умею систематизировать наблюдения и делать из них выводы. Сначала для этого требуется определенное усилие. Потом входит в привычку, совершается автоматически, незаметно для самого себя.

— Побежден, сдаюсь. В споре, как и в шахматах, вы одержали верх. Хотя то, о чем мы говорили сейчас, наблюдательность, так сказать, самого низшего сорта. В настоящем чекистском деле требуется гораздо более сложная и тонкая.

— Конечно, я показал вам простейший пример. А бывают гораздо более трудные.

— Что и говорить!.. Однако мы засиделись, пора и честь знать! Спокойной ночи. Прощайся, Ася.

Проводив гостей, Глафира Прокофьевна подошла к мужу:

— Что, Егор, неспроста все это?

Марченко успокаивающе прижал к груди голову жены:

— Ничего, Глашенька, не волнуйся.

Капитан первого ранга направился к себе в кабинет, снял телефонную трубку:

— Дежурный? Говорит Марченко. Передайте, чтобы завтра в десять тридцать ко мне явился лейтенант Бурлака.

Предварительно взглянув на часы, которые показывали ровно половину одиннадцатого, Иван Бурлака, франтоватый флотский лейтенант, щеголяющий безукоризненно сшитым форменным костюмом, ослепительным блеском накрахмаленного воротничка и выдраенных пуговиц, постучался в дверь кабинета Марченко.

— Разрешите войти, товарищ капитан первого ранга?

— Пожалуйста. Садитесь.

Опустившись на стул, лейтенант вопросительно взглянул на своего начальника. По нахмуренным бровям, сердитому взгляду каперанга Бурлака сразу понял: Марченко чем-то недоволен.

Мгновение в комнате стояла тишина.

— Как провели вчера свободный вечер? — спросил Марченко.

— Отлично, — неуверенным тоном ответил лейтенант. Стариковски-брюзжащие нотки в голосе Георгия Николаевича укрепили уверенность Бурлаки в том, что Марченко не в духе. О причине недовольства Бурлака пока мог только гадать.

— На пляже, наверно, были? Купались?

— Так точно, товарищ капитан первого ранга. — Иван начал понимать, в чем дело.

— Хорошо выкупались?

— Так точно, товарищ капитан первого ранга.

— Далеко плавали?

— Никак нет, товарищ капитан первого ранга. Всего тысячи на полторы метров от берега.

— Ну, а может, на тысячу восемьсот? Или на восемьсот?

— Никак нет, товарищ капитан первого ранга. Не больше двух.

— В сильное волнение заплывать на два километра от берега! Да еще девушку за собой потащил!

— Ах, так вот кто вам насплетничал! — вырвалось у лейтенанта. — Ася! Сама же меня подстрекала, а потом…

— У вас есть своя голова на плечах. Сколько раз я делал вам замечания! Если офицер в неслужебное время совершает глупости, то может их сделать и на работе. Нельзя так рисковать. А вдруг сердечный припадок?

— Что вы, товарищ капитан первого ранга! Какой там у меня сердечный припадок? Со здоровьем — порядок полный.

Георгий Николаевич глянул на Ивана и невольно рассмеялся. Худощавое, покрытое загаром лицо Бурлаки, гибкая, стройная фигура, крепкие руки никак не вязались с мыслью о болезни.

— Ну ладно, — продолжая смеяться, сказал Марченко. — Действительно, ты и болезнь — понятия несовместимые. Однако батьке твоему сообщу. Обязательно.

— Как хотите, товарищ капитан первого ранга. Он-то и учил меня моря не бояться. Сам пловец первостатейный, азартнее нас с Асей.

— Ничего. Если я пожалуюсь, задаст перцу. Ну ладно…

Марченко вышел из-за стола, задумчиво посмотрел на Бурлаку и сел в кресло напротив лейтенанта.

— Вчера узнал новость. Из разговора с Борисовым. Неожиданную и скверную. Похоже, за ним следят. Он встречал одного и того же субъекта трижды за день.

— Я требовал выделить человека для постоянной охраны Борисова, вы меня не поддержали, — считая себя правым, лейтенант не скрывал своих мыслей.

— Вы меня упрекаете?

— Да.

Каперанг сам никогда не стеснялся прямо выражать свое мнение и ценил это качество в других. Однако сейчас Георгий Николаевич считал, что Бурлака отстаивает неправильную точку зрения.

— Напрасно. В охране не было необходимости. Мы очень сдружились с Борисовым, часто видимся с ним. Я и так узнаю все, что у него случается за день. Это тоже охрана.

Бурлака не мог не согласиться с начальником. Днем на улицах большого города Борисов в безопасности. Вот если его заманят в подозрительную компанию, в далекое от посторонних глаз место — дело другое. Но Марченко не допустит, и сам Борисов не ротозей.

— Учтите и психологический фактор, — продолжал каперанг, — Борисов — конструктор, человек творческого труда. Ему надо сохранять спокойствие духа. А если к вам ставят охрану, какое тут спокойствие! Самый хладнокровный утратит равновесие.

— Вы поделились с Борисовым своими подозрениями? — спросил лейтенант.

— Зачем зря волновать его? — ответил Марченко вопросом на вопрос.

— Да, да, конечно.

— Но я под благовидным предлогом попрошу Борисова в эти дни чаще появляться на улице. Постараемся установить: простое совпадение то, о чем он рассказывал, или действительно это слежка, — сказал каперанг.

— Если обнаружим — возьмем врага и будет полный порядок!

— Увы, далеко не полный, — улыбнулся Марченко одному из любимых выражений лейтенанта. — В нашем деле самый короткий путь не всегда верный. Ну, задержим неизвестного, найдем улики, разоблачающие его как шпиона. Допустим, даже он во всем сознается, выдаст сообщников. Вы думаете, они станут ждать, пока мы за ними придем? Нет! Они немедленно скроются. Уйдут в глубокое подполье. Замрут до поры до времени.

— Понял, надо, в свою очередь, выследить того, кто организовал наблюдение за Борисовым, — сказал лейтенант.

— Вот именно. Однако нити, которые мы должны ухватить, длиннее, чем вы думаете. Сопоставьте факты. Начнем, казалось бы, с очень далекого. Вам это может показаться неожиданным, а для меня это звенья одной вероятной цепи. Капитан судна, которое плавает не у наших берегов, может не знать о минной опасности в Энском заливе. Но если он идет в наш порт, начальство обязано сообщить о минных полях капитану. Всех, кого следует, мы информировали достаточно широко. Сообщили данные: мины исключительной мощности неизвестной ранее конструкции, не подрываются существующими тралами. Позже установлено и название — «голубая смерть», последняя новинка гитлеровской морской техники. Применить ее широко не успели — война кончилась. Завод, где их изготавливали, взорван. Кто работал там, погибли. Чертежи «голубой смерти» бесследно исчезли.

— Уничтожили при взрыве завода?

— Неизвестно и не столь важно. Важнее другое. Одному из знающих о «голубой смерти», некоему фон Грауницу, удалось бежать на Запад. Его видели. Живет под своей фамилией, не скрываясь.

— Ясно, — с глубоким вздохом сказал лейтенант. — Стараясь кой-кому прислужиться, фон Грауниц сообщил про «голубую смерть». А господа империалисты, вместо того чтобы опубликовать секрет конструкции мины, а затем сделать специальный трал и уничтожить «голубую смерть», держат ее в секрете.

— История раскроет много тайн, похлеще этой, — пожал плечами Марченко.

— А когда впервые обнаружили мины в Энском заливе?

— Перед самым концом войны. На них взорвался французский теплоход «Эжени Самбор». Вторая жертва — советский рыболовный сейнер «Гагара». Погибло пять человек команды. На «Эжени Самбор» никто не уцелел. Минировали, вероятно, с гитлеровской подводной лодки. Глубины большие, подойти она могла. С риском, конечно, но не особенным. Однако это только предположение. Что происходило в действительности, мы не знаем.

— Так или иначе, — вставил Бурлака, — район объявили запретным для плавания из-за минной угрозы. В двадцати милях на юг от Энска, пересекая пеленг мыса Островной, все суда должны поворачивать на северо-северо-восток и, лишь пройдя двенадцать миль, снова взять курс на Энск…