Весь северо-восток Парижа, как мы видели, занят выступом обширного плоскогорья, склоны которого довольно круты с северной стороны, где их окаймляют канал и Германская дорога, а с южной стороны оседают постепенно по направлению к Сене и становятся отвесными только на западе.

На вершине этого плоскогорья, неподалеку от его северного края, расположена площадь Празднеств с рядами деревьев, газонами, беседкой для оркестра и старыми низкими домами вокруг.

На этой площади появляется Вазэм, бегавший по городу с восьми часов утра. И на этой же площади ходит взад и вперед Эдмонд Майкотэн, немного понурившись, руки заложив за спину и не спуская глаз с фасада одного кабачка.

А в восьми километрах оттуда, в западной части Парижа, Аверкамп направляется к Тернской станции метрополитена, чтобы поехать на свидание с Ваээмом, которое он назначил ему на полдень, в ресторане «Кошон д'Ор» на Германской улице, против Лавиллетского скотопригонного двора. У него в распоряжении достаточно времени. С делом в Тернах он управился скорее, чем предполагал. Он выйдет из метро на Германской станции и, если успеет, совершит пешком остальную часть пути.

Вазэм чувствует жажду. Точнее говоря, некоторую усталость. Ему хотелось бы на несколько минут забыть про свои служебные обязанности и спокойно разглядывать лица прохожих. Кроме того, он не прочь выпить стаканчик белого вина или даже хинной ради того возбуждения, какое ощущаешь от них в разгаре утренней деятельности. Все это вместе он называет «чувствовать жажду».

Вокруг него простирается площадь Празднеств. Она обширна, как ярмарочная площадь, и напоминает ее многими чертами, будучи окружена деревьями и низкими старыми домиками. В этих местах Вазэм не надеется найти элегантное кафе. Строго говоря, можно было бы провести некоторое время перед стойкой какого-нибудь трактира. Но главное — не быть бы там одному. Вазэм не любит одиночества, когда «чувствует жажду». Правда, можно удовольствоваться обществом трактирщика, когда он умеет интересно разговаривать. Но это бывает редко. Вазэм заметил, что трактирщик обычно человек пузатый и молчаливый, и вид у него всегда такой, словно он жует резинку и глотает слюну, а когда он перестает двигать челюстями, то произносит с овернским акцентом что-нибудь очень дурацкое.

Из трех или четырех трактирных заведений, которые он видит, Базэм останавливает свой выбор на том, что украшено гербом табачной монополии. Не с намерением купить папиросы: он все еще курильщик неважный, и по утрам его тошнит от табаку. Но в кафе-табачной к обычным развлечениям бара присоединяется непрерывная смена посетителей.

Заведение, куда он входит, довольно уютно. В ширину оно гораздо больше, чем в глубину. Хорошо освещено глядящими на площадь окнами. Во всю ширину лавки тянется буфетная стойка, в левой части занятая табачными изделиями. В данный миг внимание хозяина раздваивается между обоими ее концами. Он отпускает пачку папирос за два су или отвешивает двадцать граммов трубочного табаку, не переставая в то же время поддерживать разговор с двумя возчиками, которые стоят у правого края стойки, оставив свою подводу перед дверями; реплики его таковы: «Ишь ты!», «Вы подумайте!», «Не то чтобы что, но все-таки иные ребята через край хватают».

Говор у хозяина и впрямь овернский (или вроде того: у Ваээма об особенностях провинций понятия смутные); но он не пузат и совсем не кажется осовелым.

Кроме двух возчиков и сменяющих друг друга покупателей табаку есть еще два клиента; они сидят по обе стороны столика у двери. Люди молодые; на несколько лет, пожалуй, старше Ваээма. Вид у них праздный. Они, очевидно, принадлежат к числу тех, о ком Вазэм любит говорить, повторяя обычную шутку Рокэна: «Они отдыхают от одной еды до другой». Одеты не без щегольства. На них довольно широкие картузы блеклых тонов, и хотя нет воротничка на шее, но есть кашне.

Вазэм не составил себе особенно точных представлений о молодцах такого рода. Он слышал, будто они «живут на счет женщин» и что с ними лучше не «связываться», оттого что эти ребята «могут и подколоть». Но он плохо понимает, как удается им внушать женщинам такую преданность. Он сам, Вазэм, обладает, несомненно, более привлекательной наружностью, чем эти два франта. (Достаточно ему поглядеться в зеркало слева, чтобы в этом убедиться.) Между тем не находится женщины, которая бы дала ему возможность жить ничего не делая и шляясь по кафе. Как предлагают они себя для начала? А может быть, не от них исходит предложение? Вазэм не жалеет, конечно, что предоставляет другим быть «котами». Избранный им путь в общем гораздо почетнее, даже настолько почетнее, что и сравнивать нельзя. И к тому же между положениями «кота» и «апаша» есть связь для него неясная, но всеми признаваемая, а Вазэм терпеть не может драки, как и неладов с полицией. К подвигам апашей он относится с весьма отдаленным восхищением и подражать им нисколько не желает. Одна только мысль дразнит его: как могут такие ребята, почти его ровесники, иметь над женщинами власть, до которой ему, несомненно, далеко. Его сделали чувствительным в этом отношении недавние неудачи с Ритой. (Вот уже три письма его остались без ответа. Никогда ничего нет для N 211-Г. Он уже не решается входить в почтовую контору.)

Но на этих размышлениях он не задерживается. Пьет маленькими глотками поданный ему кофе со сливками за 15 сантимов. Хотел он было заказать себе напиток покрепче, но подумал, что меньше, чем через час, должен встретиться с Аверкампом и тот, наверное, угостит его до завтрака аперитивом; если бы незадолго до аперитива выпить белого вина, то пропал бы совсем аппетит и, вероятно, сделались бы колики или изжога.

Он слушает, как возчики в пятый раз рассказывают историю про бочку, которую они отказались выкатить на улицу оттого, что «старая сквалыга» посулила им на водку только пятьдесят сантимов.

Вазэм относится к этим людям из народа с иронической снисходительностью. Ему еще не очень трудно войти в их положение. Он тоже порицает «старую сквалыгу». Кто требует от рабочих, вообще от младшего брата, чтобы они делали приблизительно то, чего хочешь от них, и при этом тебя уважали, тот не должен держаться за каждый грош.

Направляясь к выходной двери, он опять глядится в зеркало, пользуясь удачным отражением света. Лицо кажется свежевыбритым, хотя он уже три дня не брился (он остановился, в конце концов, на бритве «жилет»). Усики при ярком свете очень заметны. На голове фетровая шляпа с опущенными полями, темно-зеленая, с двойной стежкой по краю и бантом позади, словом — совершенно такая же по фасону, только хуже по качеству, как та, которою он любовался в октябре на голове у своего хозяина. С тех пор, к сожалению, Аверкамп купил другую. Может быть, он хотел этим показать, что его сердит такое подражание.

Чтобы выполнить утреннюю программу, Вазэму нужно обойти еще только две или три улицы. Несколько страниц в его записной книжке исписаны. Аверкамп не скажет, что он бездельничал по пути.

Поручения, возлагаемые на него почти ежедневно, — это не такие дела, которые можно было бы доверить первому встречному.

Прежде всего, он должен производить то, что хозяин называет «поисками».

Несколько раз в неделю, по вечерам, перед развернутым планом Парижа, с синим карандашом в руке, Аверкамп указывает Вазэму район, который тот должен обследовать завтра (предпочтительно утром). Он обводит его толстой синей чертой. Вазэм воспроизводит эти границы на своем экземпляре плана. Трудности проведения границ, пункты, заслуживающие особого внимания, комментируются. Всякая путаница предотвращена.