Пользуясь отсутствием посетителей, Эдмонд спрашивает вполголоса:

— Вы заметили двух субъектов, только что тут сидевших? — он кивает в сторону столика у дверей.

— Да.

— Вы их знаете?

— Только и знаю, что они бывают довольно часто то у меня, то напротив, на площади.

— Они живут в этом квартале?

— Не думаю. Иногда они здороваются за руку с двумя или тремя местными хулиганами, но кажется мне, что они приходят снизу.

— Со стороны Бельвильского бульвара?

— Да, с той стороны. И на мой взгляд, это мазурики чистейшей воды.

Овернец произнес это с трещащими «р», звенящими «д», и тон его контрастировал с безразличной любезностью обычных его речей.

— У вас есть к ним дело?

Эдмонд колеблется.

— Да как сказать. Тот из них, что поменьше, — вы знаете, черный, с усиками, он здесь сидел.

— Да.

— Вы знаете его так же мало, как другого?

— Так же мало.

— Ну так вот… У меня есть младшая сестра. Вы ее, может быть, уже заметили… Этот шкетик, о котором я вам говорю, с некоторых пор, кажется мне, ударяет за нею.

— О, но в таком случае…

Хозяин по-видимому, очень взволновался вдруг. Он суетится за стойкой, хватается за передник короткими пальцами пухлой руки.

— О, в таком случае вам нужно понаблюдать за ними. О, я понимаю вас прекрасно… прекрасно.

Еще громче гремит его «р». Он хватает бутылку хинной с полки, откупоривает ее.

— Выпейте-ка. Да, да, я угощаю вас… Это вам не повредит. Разумеется, можно и ошибиться. Положительно утверждать что-либо я не берусь. Но людьми порядочными они едва ли могут оказаться. Ваше здоровье! Они бы не шлялись так, будь у них какое-нибудь ремесло. Это лодыри отъявленные.

— Из-за этого я сегодня утром на завод не пошел. Право, это мне покоя не давало. Я предпочел потерять полдня работы. Решил в этом деле разобраться. У меня еще вчера вечером было с сестрой объяснение…

— Он сюда не повидаться ли с нею приходил?

— Сейчас? Нет, нет. Она на работе. Далеко отсюда.

— Ах ты, беда какая. Представляю себе, будь это моя дочь… Послушайте, я хорошо знаком с одним сыщиком, он сюда заглядыает иногда. Хотите, я наведу у него справку об этом парнишке?… Помилуйте, в таких делах как не помогать друг другу. А вы тем временем ничего не предпринимайте. Не требуйте его к ответу. О, вы знаете, они друг с другом действуют заодно. Того и гляди подколют.

Аверкамп, выйдя из метро и располагая временем, поднимается пешком по Германской улице, полной утреннего возбуждения.

Он чувствителен к оживлению этой улицы. Шагает по ней бодро. Симпатизирует толпе, в которую вошел. Воспринимает каждый толчок, как подтверждение собственной жизненной силы. Но в такого рода впечатлениях люди, подобные ему, не стараются разобраться. Так же безотчетно предавался бы он блаженному самоощущению в ванне. Утонченная восприимчивость показалась бы ему извращенностью.

Он отнесся бы внимательно к Германской улице в том только случае, если бы она представляла интерес в смысле деловых возможностей. Но, на первый взгляд, их нет в той зоне, где движется Аверкамп. Ни пустырей, ни, вероятно, продающихся домов. (Порядка ради, Вазэм проверит это при ближайшем обходе.) Да и купить их не легко. Каждый домишко дает приют торговому заведению. Повсюду аренды, сервитуты. Ни к одному камню не прикоснуться без того, чтобы не закопошились спящие под ним претензии третьих лиц. Там и сям шестиэтажные здания, расположившиеся широко, с двумя хорошими магазинами в нижнем этаже; этим бы можно было при случае заинтересовать клиента, ищущего для своих денег спокойного помещения. Но дела такого рода не увлекают Аверкампа; и он предпочитает клиентов, не столь враждебно относящихся к риску. Зато Германская улица весьма интересна, должно быть, для посредников по купле-продаже торговых заведений. Он и сам подумывал о том, не заняться ли такими делами, по крайней мере для начала в виде побочной специальности. Но узкая специальность выгоднее. Конторе, занимающейся понемногу всем, не удается составить себе имя. Мелкие дела вредят крупным. Капиталисты не явятся в приемную, где до них ждали лавочники.

Можно, поэтому, рассеянно идти по Германской улице. Справа расположены более новые и интересные кварталы. Аверкамп решает побродить по ним после завтрака, когда начинающееся превосходное пищеварение будет содействовать умственной бодрости.

Впрочем, трудности первого периода остались позади; и когда Аверкамп оглядывается на них, то в достаточной мере доволен своей тактикой.

Неглупым шагом оказалось даже то, что он взял Вазэма и возложил на него задачу, которая была ему, казалось бы, далеко не по возрасту.

Как в этом вопросе, так и в других, классифицируя людей, Аверкамп не признает ходячих мнений. Он предпочитает руководствоваться чутьем или личными наблюдениями. На его взгляд, возможность пользоваться людьми, особенно молодыми, — это нечто крайне гибкое. Развитие «не по летам» явление обычное. После периода нерешительности, взвесить опасность которого должен ты сам, подростки приучаются к лежащей на них ответственности. Неспособность у подчиненных часто поддерживается начальством, а ребячливость у детей — взрослыми людьми. Аверкамп наблюдал мальчиков в ресторанах и гостиницах. В том возрасте, когда их сверстники играют в мяч, они исполняют точно, подчас и тонко, не всегда удобные поручения.

У Вазэма бывают ошибки, недосмотры. Для Аверкампа они с лихвой искупаются тем преимуществом, что при нем находится расторопный, сметливый сотрудник. (Как был бы медлителен и неповоротлив г-н Поль в той же роли!) А затем, если эксперимент с Вазэмом быстро не даст результатов, Аверкамп оборвет его, без всякой самолюбивой настойчивости.

В конце 1908 года Аверкамп еще представляет собою очень незначительную фигуру в деловом мире. Может даже показаться, если принять во внимание его годы (он уже перешагнул за тридцать), что покамест им мало достигнуто, что он потерял время на посредственные затеи. Кто стал бы судить о нем по внешним признакам, тот легко принял бы его за дилетанта. В действительности он уже обладает самыми важными качествами; и в этих посредственных затеях он сумел испытать и усовершенствовать умственные методы, для действенности которых единственными пределами будут пределы объекта их применения.

Прежде всего, в нем живет великий визионер. Смолоду почти ежедневно его посещали близкие к бреду по своей смелости мечты о могуществе и размахе. Но этот великий визионер обнаружил редкое терпение перед лицом жизни. Мирился со скромными обязанностями. Исполнял их, насколько мог, хорошо, не ощущая унижения, не проникаясь горечью, сомнением в самом себе, но и не привязываясь к ним. Ему случалось думать, что то или иное скромное ремесло вырастет у него в руках, станет орудием его счастья. Визионер относил свое видение к неудачно выбранной реальности. Рано или поздно замечал свою ошибку. Не выводил из нее скептического заключения ни относительно реальности вообще, ни относительно себя самого.

Еще и теперь, на заре предприятия, в которое на этот раз он верит, как в средство обогащения, он умеет предаваться склонности к мечтам тогда лишь, когда это не представляет опасности. Например, вечером, по окончании всей практической работы и усевшись на террасе пивной, или в постели, перед сном, или даже во время прогулки, возбудившись от ходьбы, между двумя остановками, цель которых — подробное изучение какого-нибудь дела. Тогда ему рисуются вдруг улицы, перекрестки между заборами пустырей; разрытые пригорки; целый квартал в стадии возникновения, с волнистым профилем. И в то же время кусок равнины на другом конце Парижа, разбитый на квадраты улиц. И в то же время участки земли на низовьях Сены, поросшие высокими травами. И в то же время, в очень старинном квартале, теснящиеся лачуги. И он, Аверкамп, во все это замешан, присутствует повсюду. Он суетится на новых улицах, между заборами. Он перекраивает земли. Он сносит пригорки. Он — фермент роста кварталов. Он разрушает кучу лачуг. Берет словно пинцетом заплесневелых обитателей и переносит в другое место. Здание Аверкампа вырастает из-под земли, уйдя в нее бетонными ногами. Здания Аверкампа возникают глыбами, образуют треугольники, четырехугольники. Он видит, как Париж разъедается со стороны периферии, со стороны центра, как поглощаются участки за участками. Он видит, как просачивается и распространяется по Парижу дело Аверкампа точно победоносная язва.