Я хотел, чтобы она была моя дочь и любовница, моя смертельная сладость и моя сладкая смерть.

"You`ve got your high-heel sneakers on: You`re still outta sight!"

Она носила короткую крышку, то есть стрижку - буббикопф - эта Литтл Мисс Доктор. Я такие головы люблю - опрятный приют, "детский лагерь Саласпилс" (очередной воздушный замок страданий и позора, мираж над благородным лбом композитора Кузинэра, знакомого Коли по кличке "Гандон"; а это говорит о многом, по крайней мере тем, кто читал мои другие книги. Чего стоят одни колпаки, лифчики: "Боря, мне душно! Дай ключи, пойду умоюсь", отмою украденные колпаки, то есть тарификации), оголенные черепа героических девчат Чарли: А потом лифчики, колпаки пропадают:

Она дала мне больничный на месяц. Было бы наивно ожидать какое-либо проявление симпатии к подростку с манерами лорда Генри. И потом г-жа Удача повернулась ко мне спиной. За подаренный мне сентябрь я должен был найти, подчинить и освоить какую-нибудь достойную меня "sex-machine": А вместо этого я, в основном, пел и прогуливался в тех уединенных местах, где по слухам якобы скрываются в засаде одни "питурики" и "онаники". Не видел ни одного:

: Я обладал ее медленно, облизывая и лаская, доводя до изнеможения тело одной горничной из шпионской фирмы "Сирота-Мэджик" в Москве, потому что она была похожа на Литтл Мисс Доктор. Я потребовал от нее удалить лак, грим, вынуть (если надо) подставные зубы, как выкидывают из столицы темный элемент, кого на 101 км, кого на Запад - быть, как в морге. О, Литтл Мисс Доктор, ты оказалась всецело в моих руках: В дурдом я лег не поэтому. Мог, между прочим, совсем не ложиться.

Спинорама г-жи удачи. Отдаваясь кому-то стоя, с глазами, завязанными шифоновой лентой, она не помнила обо мне во окне девятиэтажного дома, что вырастал за частным сектором. Он тоже был виден из кухни Клыкадзе. Иногда сосед - член партии - приносил подзорную трубу, и они по очереди любовались живыми картинами, как немецкие офицеры юношами Фалькони во время блокады Ленинграда.

Что творят аборигены частного сектора, когда их помещают в многоэтажные дома. В лифтах насрано, у мусоропроводов обычно тоже, только уже не офицеры вермахта, а заокеанские спутники-шпионы фотографируют, как они какают. Наверняка есть коллекционеры таких изображений: Какие чистые, без алкогольной припухлости, были пальчики у "буббикопф", какой нежный затылок:

"Музыка Бунта", вероятно, все еще находилась в опочивальне Клыкадзе. За закрытой, на удивление не покорябанной в этой квартире, дверью.

Пели "Би-Джиз". Я вошел. В комнате горел большой свет. Постель была грязна, но не как бывает грязна постель мастурбанта, а как лежбище свободного человека, пускай и бухарика. Того, кому плевать на пресловутую украинскую чистоту.

Люда исчезла. Вместе с желтой книжкой и фиолетовым париком. Упорхнула, чтобы проснуться утром постаревшей еще на один день. Моя неудачная попытка лишить себя девственности выглядела чем-то очень отдаленным во времени. Будто я вцепился в ее волосы, не зная, что это парик, и ее тело выскользнуло в колодец. Раздался всплеск. Затем мои пальцы разжались, и чужая ненужная вещь полетела туда же. Я был пьян и спокоен. Многие книги на полках шкафа имели желтый корешок. Я извлек одну наугад. Раскрыл и стал читать, с нарастающим восторгом, стихотворение Уильяма Блейка "Хрустальный Кабинет":

Плясал я на пустом просторе

Казалась, пляска весела;

Но Дева Юная поймала 

В свою шкатулку заперла.

Была хрустальная шкатулка,

Была жемчужной, золотой,

Нездешний мир в ней открывался

с нездешней Ночью и Луной.

Нездешней Англия предстала:

Нездешней Темзы берега,

Нездешний Тауэр и Лондон,

Нездешни милые луга.

И Дева деялась нездешней,

Сквозя сквозь самое себя.

Я видел: "В ней была другая!"

В той третьей видел я любя!

Я трепетал. "О, Три Улыбки!"

Пламеньев пылких три волны!

Я целовал их, и лобзанья

Трикраты мне возвращены!

Я к третьей, к тайной, к сокровенной

Длань пламесущую простер 

И сжег хрустальную шкатулку,

Младенцем пал в пустой простор.

И Женщина заголосила,

И я, Младенец, голосил,

И ветер пролетел по свету,

И ветер крики разносил.

За окном стояла тихая безлунная ночь. Отсутствие Луны на небе и обильное освещение улиц электрическим светом делали небо плоским, точно потолок павильона.

Спал в своем трезвом жилище давно обновленный Клыкадзе. Спали почти все. Почти никто, я был уверен, ни с кем никаких движений не выполнял. Злое любопытство, как там Нападающий, подтолкнуло меня на осмотр его временного кабинета. В самом деле, не мочиться же из-за этого пропитекуса в раковину!

Я заглянул в уборную. Он все еще спал, откинув свою голову - одинарный силиконовый буфер на вертикальную трубу. Запах в кабинете изменился - на дне унитаза темнела не то сарделька, не то церковка. Штамповка в виде распятия на волосатой груди спящего должна была предохранять его от мертвецов, сосущих кровь:

Амулета, способного препятствовать его пробуждению от страшного сна, влекущему за собой мое погружение в страшную реальность, в моем распоряжении не было.

В детстве меня неотстанно преследовали два эпизода одного немецкого фильма: "Купи газету" и "Сарделька с горчицей". В первом патрон бросает своему шоферу: "Купи газету", - и тот выскакивает из кабины под дождь, как будто так и надо. Мне это было непонятно, ведь мой дед, полковник в отставке, мальчишкой охранявший в Кремле Ильича, ходил за газетами сам. Позднее, превратившись в юношу, сдвигающего дамам парики, и уже зная о классовом обществе, об эксплуатации человека человеком, я упорно не мог одолеть энигму этой фразу. "Купи газету", - шепнул я деду так, чтобы не услышали солдаты караула, когда он лежал в гробу. Когда умерла бабушка, я не смог удержать себя от повторения выходки. Наступит день, и кто-нибудь скажет и мне: "Купи газету". И я выбегу, как есть, в полиэтиленовом мешке, неприятно удивив этим немногочисленных скорбящих.

Второй эпизод демонстрировал немецкую девушку-подпольщицу, находившуюся под наблюдением. Изнемогая от слежки она забредает в привокзальный буфет, покупает себе сардельку с горчицей и, стоя за столиком, рассеянно водит сарделькой по горчице. Я вспомнил об этой немке, когда увидел плод спящего императора Нападающего - вот и все.

Мне захотелось позвонить Инфанте, но решив, что она, скорее всего, засыпает под танцы лемуров и пение тритонов, нежно превращаясь во сне "from bobbysox to stockings", я опустил трубку на место и послал ей воздушный поцелуй. Интересно, какую фотку вставит Азизян в окошко своего портмонэ взамен блондинки на каблуках из серебра?