До Ивановского дойти не удалось. Испуганные жители, спешившие к Вейно с узлами за спиной, с детишками, коровами, козами, сообщили, что в селе хозяйничают немцы. Это подтвердил" и разведка. Батальоны с марша стали развертываться на опушке перед Ивановским. Все знали, что за тем сюда и ехали, чтобы встретиться именно с немцами, но никто не думал, что произойдет это так скоро. В сознании не укладывалась мысль, что в этих лесах, близ Ленинграда, бродят немцы. Еще никто из дивизии их не видел. Они казались загадочными, эти чужаки, какими-то механическими и одноликими.

Под покровом темноты начались земляные работы. Артиллеристы и минометчики устраивали себе огневые позиции: рыли котлованы для орудий, ниши под боеприпасы; саперы натягивали колючую проволоку на широкой луговине. До Ивановского было километра три, но место, где работали бойцы, находилось в низине и со стороны села закрывалось густым, в рост человека, можжевельником. Люди невольно вглядывались во мрак, туда, где лежало тихое и ставшее теперь таинственным село Ивановское.

Бровкин и Козырев работали рядом, копали твердую сухую землю.

- С командиром дивизии, значит, покалякал, - неодобрительно заметил Бровкин, присаживаясь покурить.

- А вам-то что, Василий Егорович? Вот и покалякал.

- А то, что ты еще и стоять перед полковником не научен, а туда же - в разговоры лезешь. Это штатская привычка. На войне болтовня - только вред. Человек, может, думает. Думает, как боевую задачу выполнить, а ты...

- Постараюсь учесть ваши замечания, Василий Егорович.

- Я же не старый вояка. Это вы чуть-чуть было "Георгия" не получили.

- Ах, Тихон, Тихон, возле смерти мы сейчас с тобой стоим, помолчал бы.

Кручинин, отдавая распоряжения, поминутно отвечая на вопросы взводных командиров, нервничал оттого, что уж слишком медленно углубляются зигзагообразные щели траншей, и ни на минуту не мог забыть о Зине. Ему казалось, что этой ночью не спит и она, что сидит с детьми где-нибудь в подвале, а над городом, как сегодня над Вейно, ходят немецкие бомбовозы...

6

- Нельзя оставлять, - сказал Загурин, поняв, что "эмку" уже не развернуть на дороге, и расстегнул сумку с гранатами. - А ну, Василий, разом!

Гранаты ударили одновременно. Машина осела, в ней заплескалось дымное пламя.

- Теперь пошли!

И они канавой поползли в сторону от оврага. Пули били им вслед, срезая листочки подорожника, молодые ветви ракит, вскидывали песок. Странное было чувство. Нет, это не было страхом. Скорее, оно походило на недоумение, сметанное с какой-то азартной лихорадкой. За ними охотятся, но они во что бы то ни стало должны перехитрить, обхитрить, победить. Они сильнее, умнее, ловчей. Они советские люди, коммунисты, большевики. А там?.. Там гитлеровцы, фашисты, отбросы человечества, возомнившие себя "над всеми", "юбер аллес!" Нет, черт-а с два! Посмотрим, чей верх будет!

Загурин оглянулся, заметил позади, тоже в канаве, немецкие головы и несколько раз подряд выстрелил из пистолета в темные каски. В живых людей он стрелял впервые в жизни. Это получа лось совсем иначе, чем в те мишени, которыми изображались люди условные. Ермаков разогнулся на мгновение, швырнул гранату, и тогда оба броском поднялись на крутой склон, скрытые ельником, побежали к лесу. Загурин чувствовал сильную боль в ноге, но не останавливался. Только когда опасность миновала, где-то уже далеко от дороги, он повалился в мох. Ермаков снял с его правой ноги пробитый сапог и осторожно загнул штанину. Пуля повредила мышцу ниже колена.

- Царапина!

Такой бравадой Загурин старался ободрить и себя и Ермакова. Он сам достал бинт из сумки противогаза.

- Затяни-ка потуже.

А когда рана была забинтована, предложил отрезать голенище, чтобы ноге было спокойней.

- Что вы, товарищ политрук! - Ермаков возмутился, - Такой хром гробить!

- Потом пришьем когда-нибудь.

- Вида не станет, товарищ политрук. Лучше я вам голенище закатаю.

И Ермаков ловко превратил сапог в подобие домашней туфли. С полчаса они брели опушкой вдоль дороги, укрываясь в спасительном ельнике. Загурин прихрамывал, останавливался. Во время очередной остановки он услышал оклик из чащи:

- Товарищ политрук!

Из-за сосен вышел командир четырнадцатого поста младший лейтенант Рубцов и поманил рукой в лес. Загурин и Ермаков пошли за ним. Навстречу поднялись еще четыре бойца. У их ног стояли аппараты полевых телефонов, лежали винтовки, мотки провода.

- Троих потеряли, товарищ комиссар, - доложил Рубцов. - Пробивались лесом, кружным путем, километров двенадцать. Да все бегом, взмокли. Вот остановились передохнуть.

- Кого потеряли-то? - спросил Загурин, оглядывая бойцов и стараясь вспомнить всех, кто был на четырнадцатом посту. - Семенова, что ли?

- Так точно, товарищ политрук.

- Шургина тоже?

- Да, и. Шургина.

- И Авдеева?

Он представлял лица погибших, простых, хороших, веселых ребят; вздохнул, снял фуражку.

- Садитесь, - сказал обступившим его бойцам и сам опустился возле сосны, привалясь спиной к липкому от смолы шероховатому стволу. Посидели так, покурили, пораздумывали. Потом Загурин разложил на коленях карту:

- Вот что, ребята. Я вам тут маршрутик покажу, как до роты добраться. Смотрите.

Рубцов тоже склонился над картой и внимательно следил за кончиком загуринского карандаша - лесом, целиной, по еле приметным тропкам спешившего на восток.

- Ясно? - спросил Загурин, когда карандаш уперся в кружок "Оборье".

- Ясно, товарищ политрук.

Загурин набросал в блокноте несколько строи, со слов Рубцова сообщая командиру роты число танков противника, число грузовиков и солдат, и заканчивал просьбой немедленно донести об этом командованию. Сложив листок, он протянул его Рубцову,

- А теперь - марш! Пути километров двадцать пять. В распоряжении у вас пять часов. В двадцать три ноль-ноль приказываю быть в Оборье.

- Есть, товарищ политрук, в двадцать три ноль-ноль быть в Оборье. Бойцы подняли на плечи аппараты, и Загурин всем пятерым пожал руки: счастливой дороги. Протянул руку и Ермакову. Тот отшатнулся.

- Нет, товарищ политрук. От вас никуда. Вместе ездили, вместе и ходить будем.

Загурин прикрикнул:

- Отставить разговоры!

Он взял у Рубцова листок и протянул его взволнованному шоферу:

- Сержант Ермаков! Ровно в двадцать три лично вручите командиру роты. Повторите приказание!

Все шестеро ушли. Загурин остался один. Он отнюдь не полагал, что совершает нечто героическое. Бойцов держать здесь, при себе, было нельзя. Они могли быть остро необходимы в роте. А он сам? Потихоньку и он добредет до Оборья. У немцев здесь, видимо, только разведка. Когда еще они двинутся основными силами. А завтра он будет в Оборье. Отдохнет вот только, поуспокоит ногу. А кроме того, есть возможность последить за вражеской колонной. Это тоже пригодится командованию.

Он сидел под сосной до тех пор, пока не услышал шума моторов. Тогда подполз ближе к дороге, и стал наблюдать. Сначала проехала группа мотоциклистов за ними прогремели три танкетки. "Которая же из них мою "эмку" изуродовала? - подумал Загурин. Потом пронеслась неуклюжая пятнистая, как пантера, машина с поднятым парусиновым тентом, в ней, судя по заломленным фуражкам, несколько офицеров. За этой машиной появились танки, приземистые, плоские, как крабы. Пять, десять, пятнадцать, двадцать... Наконец показались грузовики с пехотой. Загурин поднялся и, с трудом ступив на больную ногу, пошел вдоль дороги, не выпуская немцев из виду. Он продолжал считать машины, насчитал около двух тысяч солдат мотопехоты и сбился со счета.

Пробираясь кустарником, Загурин сопровождал немцев до самого Ивановского. Остановился на краю леса перед сжатым полем. Дорога, тянувшаяся к селу, была загромождена автомобилями, вездеходами, броневиками, тягачами с орудиями на прицепе, мотоциклами. Крики солдат и команды офицеров, скрежет металла, стук моторов гулко отдавались в лесу.