Говард ЛАВКРАФТ

ФЕСТИВАЛЬ

Я находился далеко от своего дома и прелесть восточного моря околдовала меня. В сумерках я слушал, как его волны разбиваются о прибрежные скалы. Я знал, что море расположено с другой стороны холма, где вербы протягивают свои узловатые ветви к небу и первым вечерним звездам. Предки позвали меня в древний город, и вот я продолжаю свой путь по глубокому свежему снегу, иду по дороге в сторону мерцающего среди ветвей деревьев Альдебарана. Я шел к древнему городу, которого я никогда не видел, но о котором часто мечтал.

Наступал праздник Юлетида, который сейчас люди называют Рождеством, сознавая в глубине своего сердца, что этот ритуал более древний чем Вифлеем и Вавилон, чем Мемфис и все человечество. Итак, был Юлетид, и я, наконец, очутился перед древним городом на берегу моря, в котором жили мои предки и в котором они собирались на фестиваль в те времена, когда это было запрещено. И своим детям они завещали не забывать о фестивале один раз в году: память об античных тайнах не должна исчезнуть. Мои предки были представителями древнего народа, который считался таковым уже в период колонизации этой страны триста лет назад. Странные скрытные люди пришли из мест, где росли опийные сады, благоухали орхидеи. Сейчас они разбрелись по свету, совершают таинственные ритуалы, понять смысл которых уже никто не может.

Я единственный вернулся в старый город рыбаков, чтобы принять участие в фестивале, как того требует обычай. Лишь бедные и одинокие обладают роскошью помнить.

С другой стороны холма я увидел занесенный снегом, покрытый изморозью Кингспорт: со старыми флюгерами, колокольнями, кровлями, трубами, набережными и небольшими мостами, вербами и кладбищами. Нескончаемые лабиринты крутых, узких, извилистых улиц, головокружительной высоты церковь, которую время не осмелилось повредить, нескончаемые вереницы домов, нагроможденных и разбросанных на всех уровнях, словно игрушечные кубики.

Время царит, раскинув седые крылья над белоснежными вершинами, крышами, маленькими квадратными окнами, светящимися в ледяных сумерках.

В стороне от дороги на вершине холма, продуваемого ветром, находилось кладбище, и надгробные камни взметнулись из снега вверх подобно разлагающимся ногтям конечностей гигантского трупа. Дорога была пустынной, без единого человеческого следа на ней, и мне казалось, будто я слышу жуткий скрип, подобный тому, что издает на ветру виселица. Четыре члена моей семьи, обвиненные в колдовстве, были повешены в этом городе в 1612 году, но я не знал точно в каком месте. Извилистая дорога спускалась вниз по холму к морю. Я напряг слух, пытаясь уловить в вечернем воздухе радостные голоса деревни, но ни единый звук не доносился оттуда. Тоща я сказал себе, что у этого древнего пуританского народа, видимо, свои особые рождественские традиции, и, может быть, люди молча молятся в углу у огня. Поэтому я больше не пытался уловить эхо веселья.

Я продолжил свой путь, миновав плохо освещенные фермы за каменными стенами, до того места, где под порывами соленого ветра скрипели вывески маленьких магазинчиков и таверн, где дверные молотки тускло мерцали на пустынных улицах. Когда-то я видел карты города и знал, где находилось жилище моей семьи. Мне сказали, что меня узнают, и что я всегда буду желанным гостем: ведь у легенды долгая память. Поэтому я быстро прошел по покрытым снегом каменным плитам Бок-стрит до Сиркл-курт, до перекрестка, где Грин-лэйн встречается с Марк-хауз. Старые карты уверенно вели меня, и я шел без остановок. В Аркаме мне солгали, сказав, что сюда можно добраться троллейбусом, - над моей головой не тянулось ни одного провода.

Я был счастлив, что решил идти пешком, так как вид холма и покрытого снегом городка казался мне великолепным, и сейчас мне не терпелось поскорее постучать в дверь жилища моих предков, в седьмой дом по левой стороне Грин-лэйн, трехэтажный особняк с остроконечной крышей, построенный еще до 1650 года.

Добравшись до него, я увидел, что внутри горит свет. А поглядев на ромбовидные стекла, заключил, что дом мало изменился со времени своей постройки. Верхняя его часть нависала над узкой улочкой и почти касалась дома, стоящего напротив, и поэтому казалось, что находишься в тоннеле. Тротуара не было, зато у многих домов входные двери высоко поднимались над землей, и добраться до них можно было лишь по лестнице с металлическими перилами. Пейзаж был любопытным. Он нравился мне, хотя я чувствовал бы себя лучше, если бы на снегу были следы, на улицах - люди, а на окнах не было задернутых штор.

Постучав в дверь с помощью старинного железного молотка, я испугался. Страх вошел в меня неожиданно и усиливался из-за странностей моего прошлого, молчаливого вечера и зловещей тишины, царящей в этом старом городе. Когда на мой стук ответили, страх полностью овладел мною, так как я не слышал шагов за дверью перед тем, как она со скрипом отворилась.

На пороге стоял старик в ночной рубашке и тапочках, его невыразительное лицо меня немного успокоило. Старик знаками дал мне понять, что он немой. На восковой табличке с помощью стилета он нацарапал выдержанное в старинном стиле приглашение войти в дом.

Он провел меня в слабоосвещенную свечами комнату, меблированную в духе XVII века. Тени прошлого царили здесь. В комнате находился огромный очаг, у которого сидела старая женщина в чепце, с шалью на плечах, и молча пряла. Здесь было очень сыро, и я удивился, почему до сих пор не зажигают огонь. Скамья с высокой спинкой стояла напротив окон с задернутыми шторами, и мне показалось, что она занята, хотя уверенности в этом не было. Мне не понравилось все, что я увидел, и я опять испугался. Этот страх усилился при виде выражения лиц хозяев. Их глаза не двигались, а кожа была похожа на воск. Вскоре я решил, что это не лица, а искусно сделанные маски. Вялые руки старика в перчатках написали несколько слов на табличке: мне нужно было еще немного подождать и меня отведут на место проведения фестиваля. Указав мне на стул, стол и кипу книг, старик покинул комнату. Я присел и увидел, что среди покрытых плесенью томов были "Merveilles de la science" старого Мористера, жуткий "Saducismus Triumphatus" Джозефа Грэнвила, опубликованный в 1681 году, ужасная "Doemonolatreia" Ремигиуса, изданная в 1595 году в Лионе, а также чудовищный "Necronomicon", книга, которую я никогда не читал, но о которой слышал страшные вещи. Никто не разговаривал со мной, я слышал лишь завывание ветра снаружи и шепот старой женщины, склонившейся над прялкой. Она все пряла, пряла...

Я нашел комнату, книги, зловещих и страшных людей, но так как древняя традиция моих предков обязывала меня принять участие в странном праздновании, я решил дождаться дальнейших событий. Я попробовал читать и вскоре был поглощен тем, что содержалось в проклятой книге "Necronomicon". Мне открылись мысли и легенды, слишком ужасные для здравого ума. Вдруг мне показалось, будто в комнате закрылось окно, как если бы до этого оно было незаметно открыто. Перед этим я услышал какой-то звук, походивший на скрип прялки. В это время зазвонили старинные настенные часы. После этого я потерял ощущение, будто кто-то сидит на скамье и продолжал чтение до тех пор, пока не возвратился старик. Он был обут и одет в широкий старинный костюм. Старик сел на скамью таким образом, чтобы я не мог его видеть. Ожидание становилось слишком для меня тягостным, и богохульственная книга, лежавшая передо мной, лишь усиливала напряжение. Когда пробило одиннадцать, старик поднялся, открыл необъятный резной комод и извлек две накидки с капюшоном. Одну он одел сам, а другую протянул своей супруге, прекратившей монотонную работу. Затем они вместе направились к двери. Женщина хромала. Захватив "Necronomicon" и надвинув капюшон на лицо - или на свою непроницаемую маску, хозяин дома пригласил меня следовать за ним.

***