У меня английское имя Джон, французская фамилия Леруа, я родился в Бельгии, и среди моих родителей, бабушек, дедушек и прадедушек, насколько я знаю, не было двух человек одной национальности. Наследственность сказалась: моя первая жена была марокканка, вторая — итальянка, третья… Впрочем, третьей еще нет, но если будет (в чем я сомневаюсь), то наверняка эскимоской или папуаской. Люблю экзотику. Но еще больше мой город с его прохладными сиреневыми рассветами, знойными золотистыми днями и шумными, пестрыми от бесчисленных электрических реклам вечерами.

Однако больше всего я люблю себя. И, ради бога, не говорите, что это нехорошо, что я эгоист. Что такое эгоист? Это человек, который делает все для себя, а не для меня. Так вот, можете меня обвинять в чем хотите, только не в эгоизме, потому что я все делаю именно для себя.

Конечно, вы можете пожать плечами и даже фыркнуть — каким, мол, образом такой себялюбец и эгоист, каким я себя расписываю, может работать в полиции, да еще в отделе по борьбе с воздушным терроризмом, где в любую минуту надо быть готовым пожертвовать собой ради спасения невинных людей, где смертельный риск — повседневность!

И тем не менее это так. Почему?

Ну, во-первых, нам здорово платят. Ничего не скажешь. Оговорюсь: набивать карман за счет бескорыстных родственников и других подарков от преследуемых мною преступников, как это делают мои коллеги из отделов по борьбе с проституцией, торговлей наркотиками, по соблюдению правил торговли и т. д. и т. п., не приходится. Что-то я не слышал, чтобы похитившие лайнер террористы давали взятки оказавшимся в их руках агентам воздушной безопасности.

Зато часто ли такое происходит?

Конечно, самолеты сейчас угоняют во всем мире пачками — по нескольку штук в месяц, и на борту каждого, заметьте, по сотне, а то и две пассажиров. Но автомобилей пока утоняют все же больше. И мои коллеги из отдела по розыску угнанных машин буквально с ног сбиваются. А я вот год работаю в своем отделе и столкнуться грудь грудью с воздушными пиратами еще не довелось. А звучит красиво — отдел по борьбе с воздушным терроризмом! Мои подружки, а им нет числа, прямо глаза закатывают от ужаса и волнения, когда я им небрежно сообщаю, кто я. И засыпают вопросами — как я не боюсь, да сколько раз рисковал жизнью, скольких террористов поймал, ну и всякую другую ерунду, которую могут спрашивать только женщины. Не могу же я разочаровывать их — и, уж будьте спокойны, не скуплюсь на всякие жуткие истории. Если бы все мои случайные подруги как-нибудь собрались вместе и подытожили мои рассказы, то получилось бы, что уже давно не только наш, но и вообще весь мировой гражданский воздушный флот находился в руках террористов, не будь меня — Джона Леруа.

Конечно, всякая медаль имеет свою оборотную сторону. Заставляют тренироваться. И еще как! Семь потов сойдет. Но я парень здоровый — у меня «черный пояс» — третий дан по дзю-до, второй дан по каратэ, я был чемпионом города по боксу и не последний в саватте. Рост — сто девяносто, вес — девяносто пять. А стреляю из пистолетов любых марок, как цирковой артист. Кстати, когда закончил службу в армии, я два года выступал в цирке, правда, не как стрелок, а как гимнаст. Паршивая работа!

Хорошо, что взяли в полицию. В первый день начальник мне прямо сказал:

— Физические данные, подготовка — лучше не сыщешь, а вот по части нравственности тебе до ангелов далековато.

Я говорю:

— Так ведь самолетами придется летать, не крылышками помахивать.

— Ах, ты к тому же и остряк, — говорит начальник и отпускает.

И вот я начал летать. Такая служба. Летать, а в случае, если захватят лайнер, погрозить гадким мальчикам пальцем и поставить их в угол. Между тем гадкие мальчики, насколько я знаю по рассказам коллег, бывших в деле, по газетам и закрытым сводкам, шуток не понимают, они начисто лишены чувства юмора, а заодно чувства милосердия. И стараются таких, как мы, мешающих им работать, отправить туда, где я вопреки мнению моего начальника как раз могу очень быстро превратиться в ангелочка.

Ну да ладно, есть среди моих коллег потери, но я-то жив, а это главное.

И я спокойно живу и жить даю другим. Тренировки, дежурства, полеты, а в свободное время — девочки. Я никогда не курил, пью только после шести вечера, да и то мало и не на работе. А вот девочки! Люблю я их! И они меня…

Такая жизнь. Поняли? Усвоили?

А теперь я вам скажу кое-что, чему вы с первой попытки наверняка не поверите. Да, да. За год, что прослужил в отделе по борьбе с воздушным терроризмом, я с воздушными преступниками только на газетных страницах да на киноэкране и встречался. Но не успел перейти в другой отдел, как чуть не сразу же встретился! Да как еще?! Так, что еле ноги унес. Ох…

Расскажу.

Вызывает меня начальник и спрашивает:

— Леруа, сколько было пассажиров в этом рейсе?

— Каком? — спрашиваю.

— Из которого ты только что вернулся.

— Не знаю, человек сто пятьдесят, — пожимаю плечами.

— А точнее?

Молчу.

— А кто сидел перед тобой?

— Старик какой-то, — мямлю, — наверное, бизнесмен.

— Бизнесмен? Старик? — хмыкает начальник. — Это был чемпион Аргентины по плаванию. Ну, а сзади?

Молчу.

— Не знаешь, — констатирует начальник. — Отвечу, почему. Потому что, кроме своей соседки, ты вообще ничего не видел. Тихо! Тихо! Тихо! Не оправдывайся. А то я напомню, чем вы занимались над океаном, когда выключили свет. Словом, так: не годишься ты для нашей работы, не только из-за этого последнего рейса, а вообще, я давно к тебе присматриваюсь. Но терять тебя тоже неохота — ты же голыми руками с двумя быками справишься…

— Быки самолеты не угоняют, — ворчу.

— Все остришь. Словом, так: переходишь в отдел по борьбе с контрабандой наркотиками. Я давно договорился, а сейчас они торопят — есть срочное дело и как раз для тебя. Желаю удачи.

Нет, мой начальник никогда не отличался сентиментальностью. Выкинул, как окурок. Все-таки год я у него прослужил, хоть бы теплое слово сказал.

Через два дня начал работать на новом месте, у нового начальника.

Проработал три месяца. Сначала служба мне понравилась — ошиваешься по ресторанам, барам, приглядываешься, кое за кем послеживаешь, кое-кого прихватываешь. Наркоманы, думаю, народ неопасный — как тряпки, бессильные, ничего не соображают, дохляки.

Черта с два оказалось! Взяли одного, продержали в участке, а с ним такое творится! Орет, бьется головой о стену, кусается, царапается — пришло время колоться, а порции-то нет, в участке сидит. Наркоманы — люди конченные. Злейшему врагу их судьбы не пожелаю, за секунды радости — годы мучений, а потом все равно смерть, да какая…

Словом, вытащили того парня на допрос: скажешь, где брал, отпустим. Молчит. То ли не знает, то ли боится. И вдруг как прыгнет, вырвал у сержанта пистолет. «Дайте порцию! — орет, — а то всех убью». Пока сержант делал вид, что ищет шприц, я на парня бросился, скрутить хотел. Ну, дохляк, полсотни килограммов, небось, весит. Куда ему против меня. Ох, друзья мои! Откуда у него столько силы и злости. Все мои дзю-до, каратэ, саватта потребовались, чтобы с ним справиться. Чуть глаз не потерял. Царапины на лбу месяц заживали. Вот вам и дохляк. Но все же скрутил. В камеру бросил. Он там ночью себе вены перегрыз — не выдержал.

И пошло, и пошло. Выследили мы группу переправщиков, заманили в засаду, а как пошли брать, так такая стрельба началась, куда там война! Машина у них оказалась бронированная, стекла пуленепробиваемые, стреляют из автоматов, из ручных пулеметов, гранаты слезоточивые и осколочные между прочим тоже бросают. Как жив остался — до сих пор не понимаю. Все же мы их всех прихлопнули, а когда увидели, что у них в машине было — поняли, в чем дело: на три миллиона! Три миллиона! За такие деньги не то, что полдюжины полицейских, а и родную мать можно на тот свет отправить.