Наступает тьма, обхватывающая меня со всех сторон, давящая, неотвратимая, чужая. Я готов вскрикнуть, но не могу раскрыть рта, хочу уцепиться хоть за что-то и стряхнуть эту темень с себя, расправив плечи, точно бабочка — крылья, но тьма неуязвима, она сжимает меня в комок, в сгусток, в точку. И тут же — словно выплевывает меня из самого себя, и я уношусь ввысь, как всегда, обращенный лицом вверх.

Я лечу и лечу, набирая такую скорость, что скоро перестаю чувствовать свои очертания. Я словно состою из воздуха, или вообще ни из чего не состою. Где я? Что со мной произошло и происходит? Кто я вообще такой?…

Я влетаю в границу темного неба и вылетаю за его предел — дальше, дальше, дальше. Разве может быть что-то дальше? Разве может быть что-то еще? Разве что-то может быть?…

За небом раскрывается безмерный черный простор с сияющими точками звезд, и я лечу в этой бесконечности, непонятно куда, непонятно зачем, не в силах остановиться, и не в состоянии хотя бы перестать существовать.

Рядом со мной летит комета, я обращаюсь к ней с вопросом — кто, что, зачем? Но она ослепительна и холодна, в ней нет ответа и нет смысла.

Какой же во всем этом может быть смысл?…

Я лечу мимо звезды, погружаюсь в ее радужно-переливающуюся яркую корону, рдею на волнах ее всецветных вибраций и вечных перемен, погружаюсь в смазанный калейдоскоп ее величия, славы и изначальности, — но я ей совсем не нужен; ей не нужен никто; она столь прекрасна, столь ясна и самодостаточна, что трепет любви и ужаса буквально пронзает и сотрясает всю мою душу, совсем как ее луч; и тогда я покидаю звезду и лечу дальше в этом холоде и мраке.

Что же я здесь делаю?… Кто я вообще такой?… Зачем я здесь оказался?!…

И в миг, когда полное отчаяние овладевает всем моим существом, когда у меня не остается больше никакой надежды, я шепчу своими отсутствующими губами, я кричу своей несуществующей гортанью, я молюсь своим уничтоженным сердцем: «Спаси меня, Господи!», и тут же вижу перед собой огромное вселенское древо жизни, сверкающее как мириады бриллиантов, и родную ветку перед собой, покрытую звездными листьями.

Я подлетаю к древу и обхватываю ветку, словно самое любимое существо, и я чувствую ее холод и тепло одновременно, и это тепло обращено ко мне. Я срываю с ветки несколько звезд, ощущаю их непередаваемый вкус, успокаиваюсь тут же, убаюкиваюсь, совсем как ребенок, и начинаю жевать, жевать, жевать...

Когда я родился, моя мама была настолько ласковой и нежной, что я сразу понял, что попал в мир счастья, тепла и доброты. Отца я не помню, но уверен, что он был так же прекрасен, как любой из нас.

Но сейчас весна — пора любви, я продолжаю висеть на своей ветке и жевать листья, и чувствую себя еще более окрыленным и счастливым, чем обычно. Оказывается, что даже в раю может быть «очень хорошо», а может быть и «еще лучше».

Я улыбаюсь солнцу и жизни и буквально готов расцеловать бабочку с огневым узором крыльев, когда она пролетает мимо.

В центре древа жизни собрался наш народ, и я тоже направляюсь туда по своей ветке, и трепещу от сладких желаний и ощущения любви.

Я вежливо здороваюсь со всеми, готовый от радости обнять их и прижать к груди, и располагаюсь среди моего народа — лучшего из всех, чтобы вместе чувствовать солнечные лучи, чтобы вместе жевать листья, чтобы вместе радоваться жизненному совершенству, подаренному каждому из нас.

О, как прекрасны наши девушки, как они грациозно висят!… А как они чарующе жуют!!… А как красивы их лица, обращенные ввысь!!!… Как светятся их глаза, когда они обращают свой взор прямо на меня!!!!… Неужели я заслуживаю кого-нибудь, неужели я могу понравиться, неужели меня можно полюбить, ведь я — такой обычный, простой, такой же, как все...

И тут, словно ослепленный, я вижу чудесное создание недалеко от меня, буквально на соседней ветке!

И она смотрит прямо на меня, смотрит, не отрываясь, но глаза ее грустны и печальны, и только отраженный солнечный свет заставляет их блестеть и сверкать, как будто бы она счастлива.

Я переползаю на ее ветку, располагаюсь рядом и спрашиваю:

— Что с вами? Вам грустно? Но посмотрите, как светит солнце, как все прекрасно...

— Я вас люблю, — отвечает она мне, — а любовь — это самое грустное и великое чувство из всего, что вообще возможно под солнцем, которое сейчас светит.

Я смотрю ей в глаза, и тут же нечто волшебное и мощное, словно молниеносная вспышка, спалившая соседнее древо жизни, пронзает нас стрелой безмерного и невероятного восхищения, и мы сливаемся в великом и бесконечном поцелуе, затопляющем нас, будто идущий сплошной водяной стеной, искрящийся светом и счастьем, оглушительный ливень любви.

— О, как прекрасна ты, возлюбленная моя!… — шепчу я ей, а она ничего не отвечает мне, только гладит мои щеки и вновь целует и целует меня.

Наконец, я соединяюсь с ней, отдаю ей себя полностью, перестаю существовать, превращаюсь в само солнце, которое сейчас светит, становлюсь древом жизни, становлюсь всем; а она неслышно произносит: «любимый...», и улыбка озаряет ее прекраснейший лик, и нимб счастья зажигается над нашими переплетенными на ветке телами.

Это был великий день любви, который навсегда останется в моей памяти, что бы со мной не случилось.

Благодарный всему миру я возвращаюсь на свою ветку, жую немного листьев, и, усталый и безмерно радостный, погружаюсь в сон.

Словно сотканный из воздуха и пустоты, я продолжаю висеть на ветке и жевать. Но некая сила вдруг начинает давить прямо на мое лицо, сдвигая, выпихивая меня куда-то вовне, вбок, назад. Я не в силах противостоять ей; я соскальзываю с ветки и повисаю в воздухе, лишенный древа жизни, лишенный листьев, лишенный всего.

И тут меня словно берут снизу за спину и резким движением разворачивают... лицом к Земле. Я не в силах этого выдержать, этой противоестественной позы, этого ужасного положения, но не могу ничего сделать, потому что словно соткан из воздуха, или пустоты. Мерзкая сила подбрасывает меня вверх, словно издеваясь, заставляет лететь куда-то вдаль, в неизведанные мною пространства; а я вынужден смотреть, как внизу подо мной проносится огромная мировая плоскость, на которой происходит буквально все, что угодно, и все это я могу воспринять, почувствовать и увидеть, и все это я должен вобрать в свою душу.

Я вижу проносящиеся равнины, горы, леса, поля, океаны, моря, озера и реки; я вижу бесчисленные множества народов, живущих везде, буквально кишащих в каждой точке этой великой мировой плоскости, которая нескончаема, и мне становится по-настоящему жутко, и безмерный ужас охватывает мой опечаленный дух.

Что они делают, что же они все — буквально все — делают?!…

Они постоянно дерутся для того, чтобы съесть друг друга — либо таких же, как они, либо любых других. Я ощущаю их стоны, их муки, их предсмертные агонии — все в конце концов сливается в один большой кошмарный стон всеобщей скорби. Как я могу им помочь?

Но, кажется, они не хотят, чтобы им помогали. Очевидно, они неразумны; я вижу огромное количество древ жизни с бесчисленными множествами листьев, а они, вместо того, чтобы жить, любить и радоваться, заняты только поеданием самих себя.

Но сколько же их!… Воистину, мир безмерен. Я это всегда предполагал — но что бы он был столь кошмарен, этого мне даже и присниться не могло.

Любые формы и интеллекты, любые души и тела, самые разные ступени развития, самые любые настроения и чувства, и только одна цель — съесть. Съесть любимую, съесть мать, полностью уничтожить и съесть всех существ другого народа, съесть кого угодно.

О, Господи, я не могу этого выносить! Ты оставил меня! Спаси меня! Спаси!!…

И в этот миг моего отчаянья и последней надежды, в это мгновение крика скорби из моей воздушной груди, я увидел сверху свое великое древо жизни и свою ветку, с которой меня так безжалостно содрала неизвестная мне сила познания. Я начинаю снижаться, сила отпускает меня; я, наконец, переворачиваюсь, с облегчением и неописуемым счастьем вновь вижу солнце и небо перед своим взором, и вновь оказываюсь на родной ветке, где так много изумрудных листьев, и где царят покой, радость и любовь. Какое-то время я тупо и остолбенело смотрю вверх и вперед, но потом успокаиваюсь, понимая, что все кончилось, что я — в своей реальности, и она никуда от меня не уйдет, и ничто не может измениться, пока есть древо жизни, солнце и листья; успокаиваюсь и тут же начинаю жевать, жевать, жевать.