Интересно, в сколь узком диапазоне работала мысль всех приверженцев наследования благоприобретенных признаков: Кремер пришел независимо от Лепешинской к тем же мыслям о якобы происходящей в определенных условиях среды медленной деградации первоначально нормальных клеток крови и превращении их в клетки других типов.
На Нюрнбергском процессе его приговорили к смертной казни за непосредственное участие в умерщвлении тысяч людей, затем ему как человеку преклонного возраста казнь гуманно заменили на пожизненное заключение, потом он даже вышел на свободу и умер в 1961 году.
Пример Кремера показывает нам еще одну сторону пережитого Россией тоталитаризма. В других странах, даже в известной мере в фашистской Германии, общество (в данном конкретном случае — общество ученых как социальная группа) и государство (государственные органы) отделены и отдалены друг от друга. В СССР они были слиты, отождествлены. Чудовищный Левиафан — советское государство, как справедливо замечает профессор А. Г. Асмолов в своих трудах, не просто сжирал своих подневольных и давил их психику, он осуществлял особо зверскую процедуру обезличивания личности, растворения личности в государстве и превращения каждой личности в винтик государственной машины (этот термин, согласно которому личность есть не более чем винтик государственной машины, ввел Иосиф Сталин; вслед за ним его идеологические клевреты повторяли это сравнение на каждом углу, выводя из него еще один изуверский лозунг — «Незаменимых нет!»).
Пример лысенкоизма также наглядно демонстрирует механику обезличивания членов общества на примере научной среды. Этому посвящены многие страницы книги. Те же, кто хотел разорвать навязываемый им сверху бессрочный и обязательный контракт с государством и с обезличенным, обученным репрессиями социумом, оказывались в стане злейших врагов этого социума-государства со всеми вытекавшими репрессивными последствиями. В массе ученых, которые по специфике своей профессии должны сохранять право на критику себя, окружающих и всего обществе) (за что в нормальном обществе их так и ценят как независимых от условностей жизни судей этой жизни), конечно, всегда находились Николаи Кольцовы, Питиримы Сорокины, Андреи Сахаровы, но судьба их оказывалась незавидной в советском социуме. Страшная сила — упорство так называемого «общественного мнения» простолюдинов, умело направлявшаяся Сталиным, Ждановым или Геббельсом, легко одурачивавшими толпу, особенно наглядно видна на примере судеб названной троицы: Кольцова, Сорокина и Сахарова — этих святых в своей вере в человека людей, сохранивших в своей душе уважение к личности.
Феномен легкого одурачивания шарлатанами (политиканами) толпы и упорной веры масс простолюдинов (то есть критически не мыслящих людей) в вещи по сути своей дикие и, казалось бы, очевидно неверные давно и хорошо описан в литературе. Поэтому примеры, приводимые в настоящей книге, добавляют новый фактический материал, но не добавляют новых идей в уже сложившуюся картину. Зато описанные в книге истории делают более рельефным и понятным важнейший для описания советских реалий феномен — мифотворчество вождей общества и атмосферу мифов, пропитанную репрессиями в отношении к тем, кто видел, что «король — голый». Не видеть, не слышать и не понимать, а бездумно следовать призывам Вождя — Сталина, Главного агронома — Лысенко или Главной возродительницы клеток из растертой в ступке гущи — Лепешинской вменялось в обязанность всем. Жизнь советского социума во всей ее полноте разворачивалась на фоне мифических обещаний чего угодно (наши дети будут жить лучше, нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме и т. д.), что порой вело к отторжению лозунгов и жарких обещаний немногими шутниками, шептавшими себе под нос (репрессии учили уму-разуму любого шутника), что советский прогрессирующий паралич — самый прогрессирующий в мире, или что Россия — родина слонов.
Я хотел бы также подчеркнуть, что, когда я пишу через запятую — псевдоученые, шарлатаны, психопаты, я вовсе не смешиваю их в одну категорию, хотя отделить искусственно нагнетаемую псевдоучеными (а значит, шарлатанами) истерию вокруг псевдотворчества, и псевдотворчества, являющегося следствием болезненного процесса, когда такое нагнетание становится непроизвольным, порой трудно. Именно поэтому многие генетики, не понимая, как может человек XX века нести такую ахинею, какую несли Лысенко (превращение кукушки в пеночку и наоборот), или Лепешинская (превращение бесклеточного вещества в живые клетки), или Бошьян (превращение бактерий в вирусы и, наоборот, через стадию кристаллов), или Мелконян (превращение ленточных червей эхинококков в человеческие кости), верили, что все эти люди психически больны. Но тогда надо продолжить цепочку и сказать, что также был психически болен всецело их поддерживавший Сталин. Однако мы знаем, что никакой болезни не было — эти люди были психически здоровы, а больным было общество, поглотившее своих людей и подменившее свободу личности, свободу самовыражения и свободу критики общественных устоев набором несвобод. Так программировали свои действия вожди советского государства-Левиафана и такого «психизма действительности» они добивались.
В деформированном поле абсолютизированной государственности при одновременной аннигиляции общества как собрания независимых индивидуумов (те, кто жил в то время, помнят выражения «непреклонная воля масс», «единая воля коллектива» и им подобные) расцвет лысенок, лепешинских и бошьянов был предопределен. Эти недоучки заменяли науку игрой в науку, вместо дискуссий старались организовать курение фимиама самим себе, полицейскими мерами подавляли проявление любой критики в свой адрес, а через все это вытесняли нормы морали из своей ученой среды, вели к моральному истреблению все окружавшее их общество. Тогда и возникал специфический синдром уничтожения личности, определенный одним из исследователей той поры как синдром — «психически здоров, личностно болен».
Конечно, правомерен вопрос: неужели Сталин и его приближенные не понимали, что от этих псевдоученых государство получит одни лишь беды? Неужели они не осознавали хотя бы частично, что промах любимчиков сталинской фортуны рикошетом ударит по ним и погребет под собой идеалы построенной Лениным и Сталиным империи зла? Эти непростые вопросы не могут решаться походя, хотя мне кажется, что примеры, описанные в книге и касающиеся личной вовлеченности Сталина в расцвет шарлатана Лысенко и шарлатанки Лепешинской, не выглядят случайными ошибками вождя. Как он, обладавший полнотой информации о процессах, идущих в стране, и настроениях, которыми его страна живет, мог не разобраться в том, что его примитивно надувают ловкие мошенники?! Ведь в его распоряжении были ученые Н. К. Кольцов, П. Н. Константинов, И. А. Рапопорт, В. Я. Эфроимсон, П. Л. Капица, а позже А. Д. Сахаров и сотни других, способных предоставить ему независимую экспертную оценку. Чего же он их не спросил? Да он же ненавидел свободомыслящих и тем более свободу личности, он создал царство несвободы и хотел его укрепить. Он хотел быть обманутым и потому пытал своих недавних соратников, требуя, чтобы они публично признались в том, что они шпионили против него, замышляли заговоры с целью убить его, разваливали государство и сыпали песок в движки несущейся в пропасть огромной махины. Уж кто знал точно, что все самооговоры выбиты его малютами скуратовыми в подвалах НКВД, — так это Сталин.
Эти вопросы требовали и потребуют еще долгого анализа. Мне кажется, что предлагаемая на суд читателей настоящая книга добавляет фактов к пониманию затрагиваемых вопросов, позволяет сделать некоторые обобщения и потому вполне своевременна. Она может оказаться полезной для анализа важной проблемы соотношения личности и государства, роли диктата (в особенности политического) в удушении науки, анализа поведения отдельного человека в условиях несвобод.
Те примеры в книге, которые показывают нам ученых, не поддавшихся диктату и не убоявшихся встать на путь борьбы с лысенковшиной, исключительно важны для того, чтобы понять, что полностью задавить общество коммунистам не удалось. Оставшиеся непокоренными индивидуумы выписали своей судьбой индульгенцию этому недавно еще больному обществу и дали ему вексель на выживание.