Домой Герхардт вернулся поздно. Но его ждали, спать никто не ложился. Жена и дочь сидели в гостиной и шили.
- Я сильно задержался, - сказал Домагк, входя. - зато я сделал большое дело.
Он осекся и оглядел хмурые лица.
- Анна, в чем дело? - спросил он у дочери. - Ты обиделась, что я не пошел с вами гулять сегодня вечером?
- О нет! - ответила Гартруда. - Просто мы с фроляйн Анной учились шить и вот... укололи пальчик.
- Тебе хорошо смеяться... - протянула Анна, - а у меня так болит, прямо сил нет терпеть.
- Ну-ка, покажи, - Герхардт взял дочь за руку.
Пораненный палец покраснел и немного припух. Скорее всего, обычное воспаление, ничего опасного нет, но Домагку почему-то стало страшно.
К утру поднялась температура, Анна заболела.
В институт Домагк спешил так, словно от этого зависела жизнь дочери. Смешно, неужели он за один день собирается сделать то, на что требуются месяцы, если не годы упорного труда? Но сейчас нет времени раздумывать. В лаборатории все готово для первых экспериментов: рядами стоят штативы с заткнутыми плотными ватными тампонами пробирками - в них болезнетворные культуры; другой ряд - заранее взятые навески красителя. Прокипяченые шприцы уложены в стерилизаторах, мыши высовывают любопытные мордочки через отверстия в железных бюксах.
Прежде всего, Домагк приказал убрать все штативы с культурами, кроме одного. Сегодня он будет заниматься гемолитическим стрептококком возбудителем рожистого воспаления, родильной горячки и гнилокровия. Для остального найдется время потом.
Дальнейшая работа требовала полной сосредоточенности, так что больше Домагк ни о чем не размышлял. Он наклонялся над бюксом, двумя пальцами хватал за хвост очередную мышь, опускал ее на металлическую сетку. Мышь вцеплялась в сетку коготками, и тогда нужно было, не отпуская хвоста, ухватить ее за загривок, оторвать от сетки, перевернуть и сделать укол в брюшко. Лекарство зараженным мышам впрыскивалось из пипетки в глотку. Затем Домагк помечал мышь метиленовой синью, желтой пикриновой кислотой или красным фуксином и отпускал в другой бюкс. Каждая серия мышей красилась особым образом, чтобы можно было их различить.
В середине дня Домагк выкроил несколько минут, чтобы позвонить доктору Ферстеру, лечившему семью Домагка. Очевидно, Ферстер ждал звонка, потому что Домагка он узнал сразу.
- Вы были у меня дома? - спросил Домагк. - Как там Анна?
В трубке на несколько тягостных секунд настала тишина, потом Домагк услышал:
- Зачем вы спрашиваете? Вы же знаете лучше меня.
- Но вы лечащий врач...
- Вот именно, я всего лишь врач и вылечиваю только то, что может быть вылечено.
На мгновение Домагк потерял способность мыслить. Ему отчаянно захотелось закричать, сломать что-нибудь, разбить, сделать что-то такое, отчего происходящее перестанет быть правдой, обратится в кошмарный сон. Но это длилось только миг, затем Домагк набрал в грудь воздуха, словно перед прыжком в воду, и, решившись, спросил:
- Скажите, Ферстер, у нее острая форма?
- К сожалению...
Домагк повесил трубку. Теперь надежды не оставалось никакой. Острая форма заражения крови: два, от силы три дня - и смерть. Болезнь торопилась нанести ему еще один удар. Но какое чудовищно жестокое совпадение! Почему его близкие должны умирать от этой, не такой уж распространенной, болезни? Особенно сейчас, когда вот-вот появится надежда на исцеление! Конечно, скорее всего оба несчастных случая объясняются передающимся через поколение отсутствием сопротивляемости к этому виду стрептококков, но все-таки, это слишком похоже на месть провидения.
Домагк работал до ночи и вернулся домой пешком, весь облепленный мокрым снегом. Гертруда, сидя, дремала возле постели Анны. Когда Домагк вошел, она подняла голову и прошептала:
- Тише. Анна спит. И весь день спала. Кажется, ей получше.
"Это всегда кажется", - подумал Домагк. Клиническая картина болезни была до того классической, что не оставалось ни малейшей щелочки для самообмана.
На следующее утро боль вернулась с новой силой, резко подскочила температура, началась рвота. Анна лежала в постели, глядя перед собой мутными глазами. Через день или два такой же приступ убьет ее. Домагк провел пальцами по пылающему лбу дочки и пошел собираться. Гертруда, увидев, что он надевает пальто, тревожно спросила:
- Ты куда?
- В лабораторию.
- Герхардт, ведь она умирает! Как ты можешь?
- Именно потому и могу, - зло ответил Домагк, повернулся и ушел.
За ночь стрептококк произвел страшные опустошения среди подопытных мышей. В некоторых бюксах не осталось ни одного живого зверька. В других выжившие бродили между уже погрызенных трупов своих товарищей. Но были и такие бюксы, где никто не погиб. В целом выявлялась довольно благоприятная картина. Кирпично-красный действительно оказался лекарством, вылечивающим заражение крови. К сожалению, пока только у мышей. И еще были мыши, которым вовсе не вводили стрептококка, но они все-таки погибли от чрезмерной дозы лекарства. Очень большой дозы, во много раз превышающей количество, нужное для лечения. Но кто знает, вдруг лекарство накапливается в организме? На этот вопрос могли ответить только длительные испытания препарата на мышах, кроликах, собаках. И лишь потом можно рискнуть ввести препарат человеку.
Правда, в последние годы в Германии появились врачи, призывающие всякое лекарство немедленно испытывать на людях, но он считал их не врачами, а убийцами. Врач не имеет права на риск. Может быть, за одним только исключением: когда умирает единственная дочь...
Домагк занес результаты вчерашних экспериментов в журнал, задумался, глядя на колонки цифр, и аккуратно обвел красным карандашом ту, которую принял за оптимальную дозу лекарства. Цифра была определена приблизитено, но все же препарат он отвешивал чрезвычайно скупулезно. Пакетики с красноватым порошком Домагк завернул в фольгу, положил их во внутренний карман пальто и пошел домой.
Приступ у Анны уже кончился, снова наступил период неодолимой сонливости. Доктор Ферстер стоял возле стлика с лекарствами, Гертруда что-то чуть слышно шептала ему. Домагк подошел к столику, взял стакан, всыпал один порошок, долил воды и начал размешивать. Звяканье ложечки о стекло звучало противоестественно громко.