Альбер мог бы поклясться, что в ее воображении эта сцена выглядит следующим образом: палачи в полицейской форме подвергают пыткам хрупкую женщину и дивятся ее мужеству, когда она бросает им правду в глаза. «Да-а, это крепкий орешек, еще намучаешься, пока расколешь», – подумал он.

– Чем не угодила вам тетушка Вуатье? – невозмутимо поинтересовался он.

– Не понимаю…

– Замысел был очень недурен. Труп обнаружат двое суток спустя. Поди узнай, кто за это время мог пробраться к несчастной старухе и забрать деньги. Ведь ни одной живой душе не пришло бы в голову заподозрить самоотверженную попечительницу престарелых?

– Вы подозреваете меня? – через силу выговорила мадемуазель Монэ.

– Да, – признался Альбер. – Замысел-то не удался. Убийство обнаружили в тот же день, а завистливые кумушки непрестанно следили за входом и видели, что к тетушке Вуатье никто не входил. Что из этого следует?

– Из этого следуете, что вы сошли с ума! Тут можно бы сделать десяток разных выводов, но вы хватаетесь за первый попавшийся. Нет чтобы усомниться в показаниях мадам Дюбуа! Ведь она могла отлучиться по нужде или выйти на кухню за чашкой кофе и при этом утверждать, будто целый день не отходила от окна. А вы принимаете ее слова за чистую монету. С таким же успехом эта Дюбуа могла и сама воспользоваться удобным случаем, когда соседки поручили ей дежурить у окна. Прокралась к старухе, угробила ее, а потом заявила, будто она, мол, никого постороннего не видела. Если этой бабе заплатить хорошенько, она и глазом не моргнув всех жильцов на тот свет отправит. Вот вам, пожалуйста, чем не подозреваемая?

– Откуда ей было знать, что собака…

Мадемуазель Монэ не дала ему договорить.

– Почему вы так упорно стоите на своем?! Да она много раз имела возможность убедиться, что собака забегает к старухе!

– Какая одежда была на вас позавчера?

Мари Монэ молчала. Унизительный факт, что полицейский не желает считаться с ее аргументами, отбил у нее охоту продолжать разговор.

– Мадам Дюбуа наверняка помнит.

– На мне был этот же самый костюм. Мой гардероб не настолько богат, чтобы каждый день менять туалеты.

– Тогда попрошу вас переодеться. Я бы хотел отправить этот костюм в лабораторию.

– Зачем? Чтобы выяснить факт, и без того известный: я действительно была там позавчера утром?

– Стирали вы этот костюм? Вряд ли. Он бы не успел так быстро просохнуть. Выглядит он чистым, и все же не исключено, что на нем остались пятна крови.

Уставясь на него широко раскрытыми глазами, Мари Монэ удивленно протянула:

– Да ведь вы меня ненавидите! Вы просто не в состоянии смириться с тем, что бывают такие женщины, как я. Вам это настолько не по душе, что вы способны заподозрить меня даже в убийстве.

В сущности так оно и было. И в Альбере все больше крепла уверенность, что он не ошибся. Ему хотелось окончить этот бессмысленный спор. Он взглянул на Буасси, который, похоже, собирался что-то сказать, но затем передумал.

– Прошу следовать с нами в управление, – сказал он, поднимаясь.

Заставить ее подчиниться оказалось делом нелегким. Пришлось втолковывать ей, что это не арест, просто в полиции занесут ее показания в протокол. Барышня успокоилась. Если он хоть чуть разбирается в людях, Мари Монэ виновна. В противном случае, она непременно натягивала бы струну до отказа, чтобы в полицию ее везли в наручниках. Это был бы ее звездный час. Апофеоз мученичества без какой бы то ни было доли риска. Очаровательная юная дева в когтях закона! На деле все вышло иначе. Ей не удалось вдоволь насладиться своей ролью. Она не решилась сказать, что подчинится только грубой силе, опасаясь, как бы ее не поймали на слове. В позе оскорбленной добродетели она прошествовала с ними вниз по лестнице и уселась в машину с таким брезгливым видом, будто боялась запачкаться.

Альбер постарался сплавить барышню Монэ на других. Сначала препоручил ее заботам женщины-агента, которая повела Монэ к фотографу и дактилоскописту, заставила ее переодеться и отправила одежду в лабораторию. Затем Альбер направился к комиссару. Корентэн был поглощен изучением какой-то бумаги, густо покрытой машинописными строчками. От шефа исходил свежий запах одеколона, а галстук был чуть ярче тех, какими он пользовался обычно. Альбер перебрал в уме всех женщин, работавших на этом этаже, но ни одна кандидатура не показалась подходящей. Наверное, виновницу «парада» следует искать на других этажах…

– Чего тебе? – Корентэн сердито воззрился на него, словно прочел его мысли.

– Я доставил убийцу старухи.

– Молодец! Признание получено?

– Сейчас надо бы кому-нибудь заняться допросом…

Корентэн испытующе посмотрел на него. Подобные безличные конструкции во французском, как правило, означают, что говорящий подразумевает самого себя. Но Лелак использовал родной язык весьма своеобразно, и в его устах такие формулировки всегда означали, что он намерен уклониться от работы.

– Бабенка упрямая попалась, я понапрасну потрачу на нее целый день.

– Такая уж наша судьба, – с удовлетворением констатировал Корентэн.

– Я подумал, что лучше мне сегодня взять и убийцу Ростана.

– Не перетруждай себя! Только скажи, кто он, а на арест я пошлю кого-нибудь другого.

– Все не так просто, – выдавил из себя Альбер. – Прежде я должен еще поговорить с четырьмя людьми.

Воцарилось тягостное молчание. Корентэн привык, что подчиненные беспрекословно выполняют его распоряжения. Лишь Альбер всегда пытался сделать по-своему. Бришо тоже составлял исключение, но в другом смысле: тот сам проявлял инициативу, охотно подбрасывал идеи. Лелак же норовил увильнуть от неприятной работы. Корентэн какое-то время терпел, затем срывался и Альбер на месяц-другой делался тише воды ниже травы. Судя по всему, пора снова одернуть его.

– Бришо скорее найдет к ней подход, – тихо произнес Альбер. – Он умеет обращаться с женщинами.

– Это уж ты пой ему сам! – Корентэн покачал головой, видно недовольный собственной уступчивостью, и жестом отпустил Альбера. Когда тот был уже у двери, комиссар проговорил ему вслед: – И хватит злоупотреблять моим терпением! В следующий раз даже не подумаю покрывать твои кретинские выходки, вроде вчерашней драки.

Альбер, расчувствовавшись, приветственно поднял руку и в душе дал зарок впредь быть пай-мальчиком и не уклоняться от черновой работы.

Шарль вовсе не обрадовался очередному заданию. Он не отрицал, что умеет обращаться с женщинами, но у него не было ни малейшего желания браться за дело, испорченное коллегой. Часами биться с упрямицей на допросе только для того, чтобы потом сказать: «Пардон, вышла ошибка, давайте на этом поставим точку».

– Если понадобится приносить извинения, я сам это сделаю, – заявил Альбер.

Шарль безнадежно махнул рукой и отправился на поиски стенографистки, а Лелак подсел к телефону. С самого утра он готовился к этому разговору. Номер – кстати легкий для запоминания – он отыскал еще вчера. Что, если к телефону подойдет не она? Не беда, можно будет сказать, что беспокоят по официальному делу. А если ее не окажется дома? Набирая номер, он волновался, как в далекой молодости, впервые собираясь на свидание.

Зуммер был какой-то странно свистящий. Трубку сняли на третий звонок. Послышался негромкий девичий голос – его невозможно было спутать ни с чьим другим.

– Алло! Это инспектор Лелак.

Интересно, прослушивается ли телефон родственников убитого террориста? А хоть бы и прослушивался! Он не собирается выдавать никаких секретов.

– Добрый день.

– Ничего, что я вас беспокою?

– Слушаю вас.

– Вы придете сегодня на турнир? – спросил он, понимая, что порет чушь.

– Нет, вряд ли. Видимо, буду там завтра. Мне советуют как-то занять себя, чтобы отвлечься.

Любопытно бы узнать, кто эти советчики.

– Удалось добиться результатов? Известно, кто это был?

– Как вам сказать… – Разумеется, его подмывало открыть ей правду. Но ведь не по телефону же. – У меня есть своя версия. Кстати, вы могли бы мне помочь.