— Как насчет завтрака? — томно переспросил он.

— Завтрак, — ее голос надломился, — тоже может подождать.

Он опустил голову и лизнул ее грудь.

— Твои соски по цвету напоминают розу.

— Они более чувствительны, чем всегда, — прошептала Марисса в ответ. — Ребенок…

— Я не наврежу ему?

— О нет. Нет. Мне нравится, когда… да. Когда ты делаешь это. Когда ты… о… О, Каллен…

Она потянулась к нему, и Каллен пододвинулся еще ближе.

— Посмотри на меня, хрипло попросил он. — Я хочу видеть твое лицо.

Марисса слышала его слова, чувствовала его прикосновения, ощущала, как он входит в нее. Она ощущала невероятное возбуждение. Она вскрикивала, целовала его губы, отдавалась ему и телом, и душой…

И она показала ему, как смогла, что на самом деле отдает ему свое сердце.

Они проснулись утром и порадовались ярко-голубому небу и золотому солнцу.

На острове Нантакет наступило бабье лето. Их ждали теплые дни и холодные ночи, согретые страстью.

Марисса теряла голову в объятиях мужа. Каллен был превосходным любовником: романтичным, открытым, требовательным. Его любовь можно сравнить и с бушующим морем, и с легким ветерком, овевающим дикие цветы на пустошах, — она могла быть и страстной, и нежной. Впервые в жизни Марисса чувствовала себя счастливой…

Она была счастлива, но все же не могла заставить себя произнести три слова, которые жили в ее сердце. Почему-то она не могла сказать Каллену: «Я люблю тебя».

И все-таки она была счастлива.

Они гуляли по бесконечным пляжам, пустынным в это время года. Каллен смеялся над ней, когда она собирала ракушки и цветные камешки, но именно он каждый раз послушно нес их домой.

Они съездили в гавань, где стояла его яхта. Марисса посмотрела на элегантное судно, потом на мужа и загорелась желанием выйти в открытый океан.

— Мы можем покататься? — спросила Марисса.

Каллен обнял ее и сказал, что рад, что ей этого хочется. Но, подумав, добавил, что лучше подождать, пока родится их ребенок.

— Тогда тебе будет легче, милая, — объяснил он, и она с ним согласилась.

Все доставляло ей радость.

Маленький ресторанчик, в который он ее повез, и владелец, который приветствовал Каллена по имени.

— Это моя жена, — представил ее Каллен.

Мужчина поцеловал руку Мариссы, лучезарно улыбнулся, увидев ее живот, и подарил ей розу восхитительного красного цвета после того, как усадил их за столик.

Случилось! — подумала Марисса, у которой от радости закружилась голова. Каллен никому раньше не представлял ее как свою жену. «Это моя жена, — вспоминала его слова Марисса,  — это моя жена…»

Они ходили по булыжной мостовой Мэйн-Стрит и смотрели на витрины. Каллен скупал всю понравившуюся ей одежду: мягкие, как шелк, хлопковые штаны на резинке и свободные тонкие блузки в таком количестве, что ей было их не сносить. Он купил ей сандалии ручной работы только потому, что они ей понравились, и золотые сережки — по той же причине. Марисса надеялась, что, если будет молчать, он не будет больше ничего покупать, но это были напрасные старания. Он все равно покупал и покупал.

— Мне не нужно столько, — сказала она, затаив дыхание глядя на гору сумок и коробок, сложенных в машине. Каллен довольно улыбнулся и поцеловал жену.

Молодожены заказали вкусный ленч, упаковали его и поехали на пикник в Брант-Пойнт. Они любовались яхтами, плывущими по океану, смотрели, как по водной глади скользят любители серфинга. Садилось солнце, и волны, набегающие на берег, были похожи на брызги шампанского.

Каждый вечер, когда они возвращались в дом Каллена, он медленно и нежно раздевал ее и любил до тех пор, пока у нее на глазах не выступали слезы радости.

О да, Марисса была счастлива. Так счастлива, что это ее пугало.

Сколько продлиться ее эйфория? Этот вопрос мучил ее, и как-то ночью она встала и подошла к окну. Когда Каллен проснулся и увидел, что она невидящим взглядом смотрит на океан, она сказала ему, что у нее болела спина. Она не сказала ему правду — правду, что у нее болело сердце.

— Позволь мне помочь тебе, дорогая, — сказал он и понес ее на кровать. Положил ее на живот, нежно начал массировать ей спину, умеряя боль. Он гладил ее все требовательнее и требовательнее. Потом начал целовать ее, и она уже не могла больше думать ни о чем другом, только о том, как сильно она его любила.

Однажды утром за завтраком Марисса спросила его, когда они поедут навестить его брата. Она сформулировала вопрос аккуратно — не хотела настаивать. Но Каллен облокотился о спинку стула, улыбнулся и начал рассказывать о своих родных.

Он рассказывал ей истории о своих братьях и сестрах, и Марисса весело смеялась. Но в то же время она чувствовала, что он был одинок в годы детства, когда отец таскал их за собой из города в город в погоне за американской мечтой.

— Я, наверно, наскучил тебе своими рассказами, — наконец сказал Каллен.

Импульсивно Марисса схватила его за руку, поднесла ее в губам и поцеловала костяшки пальцев.

— Как ты мог мне наскучить, — мягко возразила она, — разве мне не интересно узнать такие вещи о мужчине, за которого я вышла замуж?

Он посмотрел на нее странным взглядом, и Марисса пожалела о своих словах, потому что неизвестно, что он мог в них заподозрить. Она неспешно добавила, что ей всегда было интересно узнавать подробности из жизни людей. Он опять посмотрел на нее и сказал, что так обычно поступают хорошие адвокаты. Они оба рассмеялись, и тучи рассеялись.

Однажды ночью, лежа в его объятиях, успокоенная вздохами ветра и шорохом моря за окном, Марисса рассказала Каллену о себе. Отца она никогда не знала. Мать она никогда не понимала. Рассказала ему о не слишком изысканном обществе, в котором жила. Поведала о своей первой маленькой победе — она прошла вступительные экзамены в университет, хотя мать была уверена, что ее не примут.

Каллен лежал так тихо, что Марисса испугалась. Зачем она говорила ему всю эту чушь? Пока она лежала и недоумевала, что заставило рассказать ему все это, он неожиданно лег на нее и начал целовать. Каллен целовал ее до тех пор, пока ее тело не расслабилось.

— Ты чудесная, — мягко сказал он. — Чудесная. И я… А я…

Она ждала продолжения. Ее сердце тревожно билось.

— А ты? — прошептала она наконец, проведя пальцем по его лицу.

— А я, — наконец сказал он, — не хочу уезжать отсюда завтра… Но нам нужно уехать, дорогая. Я бы хотел остаться подольше, но у меня есть одно дело: скоро мне придется вести процесс.

Почему ей хотелось плакать?

— Конечно, — весело сказала она. — Я понимаю.

Каллен снова поцеловал ее.

— В следующий раз мы побудем здесь подольше.

— В следующий раз, — повторила Марисса. И несмотря на то, что он начал ласкать ее, она гадала, будет ли когда-нибудь этот следующий раз или их счастье закончится сразу, как только они отсюда уедут.

И пока они занимались любовью, в ушах Мариссы звучали слова матери.

Ничто не длится вечно. Запомни это, Мэри. Ничто не длится вечно, даже если ты так глупа, что надеешься на обратное.

Пока они ехали до границы штата Массачусетс, Каллен весь изнервничался.

Марисса придумала десятки причин, чтобы изменить планы и вернуться в Бостон. Она тоже не находила себе места.

Хартворд, шестьдесят миль.

Знак промелькнул так быстро, что она еле смогла понять, что там было написано. До Хартворда оставалось шестьдесят миль, а сколько миль было до виноградника Кира? Десять миль? Двадцать?

Марисса посмотрела на него, потом посмотрела на дорогу.

— Тебе понравится Кир. Ну, может, не сразу. Он… И тебе обязательно понравится Кэсси. Она классная.

Марисса кивнула. Спустя пару минут она кашлянула.

— Каллен? Ты уверен, что не хочешь сначала позвонить брату?

— Я уже ему позвонил.

— Да, но ты сказал, что приедешь его навестить и что у тебя есть сюрприз. Я хочу сказать, это твоя семья и тебе лучше знать, но…