Так вот, однажды из одной такой деревушки нас вывели на тропу, ведущую к огромному озеру, и рассказали, что по дороге, верстах в пятнадцати, стоит одинокая изба, в этой избе живет колдун, но до конца пути, то есть до самого озера, отдохнуть больше негде. Мы обрадовались тому, что услышали, и двинулись навстречу необыкновенному, ожидая, что, как в настоящих сказках, деревья будут становиться все выше и мрачнее, лес - все непроходимее и страшнее и что наконец после долгих испытаний и многих препятствий появится таинственный домик, вроде нашей сказочной избушки на курьих ножках...

Но в течение всего пути лес был удивительно приветлив. Дятлы стучали носами о стволы сосен и елей. Чарующее неумолчное пение синешейки финляндского соловья - сопровождало нас в пути. На одном крохотном озерце нам удалось услышать даже голоса лебедей... Это бывает очень редко. К вечеру, в лучах заката, а позже в призрачных сумерках уходящих белых ночей, лес показался и впрямь волшебным. В вышине вдруг вспыхнули холодноватым светом два совиных глаза. В кустах прошуршал ежик. Потом какие-то шорохи, писки затем страшный, почти человеческий вскрик, и снова тишина.

- Колдун нас закружил, - шепнул мне Гибсон. - Избы нет, тропа теряется во тьме.

Мы были взволнованы. Приключение нас не страшило, а только радовало.

Я влез на дерево и сразу увидел совсем рядом огонек. Пошли на него. Шли, наверное, час. Огонек все время мерцал между стволами; он манил нас, а сам как будто удалялся.

- Надо запрячь семь голубей в повозку, сесть верхом на бурого волка и бросить впереди себя железное яйцо от волшебной утки, иначе не доберемся, шептал Гибсон.

- Почему ты шепчешь? - спрашиваю его.

- Не кричать же мне в царстве колдуна.

Вдруг он вскрикнул и упал. Я тоже вздрогнул, и в этот момент в мои ноги ткнулось что-то большое, мохнатое, теплое - собака. Гибсон упал, потому что споткнулся об нее. Собака молча обнюхала нас, потом повернулась и пошла. Мы - за ней. Через несколько минут открылась небольшая поляна, а на ней одинокий домик и высохшее, мертвое дерево.

У детей, да и у взрослых, загорелись глаза. Наташа завороженно глядела на Александра Васильевича. Папа Надеждин улыбался. Мама, Фаина Михайловна, возвратившись из кухни с пирогом, присела на край стула.

- Собака толкнула дверь, мы с затаенным дыханием вошли вслед за ней и разочаровались: изба оказалась совершенно обыкновенной. Некрашеный стол, лавка. На стенах никаких оккультных предметов. Ни вещих птиц, ни черепов, ни зубов мамонта или хотя бы медвежьего когтя.

Навстречу поднялся старичок. Он помог нам раздеться, напоил чаем из лесных трав. Возница, провожавший нас до леса, говорил, что старый Урхо знает три магических заклинания: Земли, Воздуха и Человека. От первого расступаются скалы, обнажаются родники и подземный огонь. Второе вызывает или смиряет бурю, а третье рождает чары любви. При этом он добавил, что вряд ли вещий старец поведает могучие слова двум неведомым прохожим.

Я внимательно глядел на старика, отыскивая в нем следы магии, и не находил их. Маленького роста, он казался выточенным из камня и отполированным северными ветрами, не замутившими, впрочем, двух синих, как глубокие, чистые озера, глаз. Волнистые белые волосы обрамляли живое, веселое лицо. Единственное, что придавало облику старика необычность, - это длинная, до колен, удивительная борода: одна половина ее седая, серебристая, другая - рыжая, отливающая червонным золотом.

Гибсон не мешкая завел разговор о магических словах, что вызывают ветер. Глаза старика вспыхнули синим светом. Он засмеялся, снял со стены кантеле и под мелодичные звуки его тоненьким голоском нараспев произнес:

...Заставляет дуть он ветры.

...Быстро ветры зашумели,

Дует западный, восточный.

...Страшно дует ветер южный,

Так же северный бушует.

...Из окошка вьется пламя,

Из дверей несутся искры,

К небу мчится туча гари,

Дым смешался с облаками...

Окошко избы осветилось красноватым светом, и на стенах заплясали пестрые блики. Посреди поляны горела сухая ель. Мы переглянулись - чудо! Наконец-то! А наш старик просто объяснил, что поджег ее, когда ставил нам самовар, потому что сегодня она умерла. От ветра пламя колыхалось и высвечивало то одни куски поляны, то другие. "Дым смешался с облаками..." Мы с Гибсоном и впрямь оказались в чарах северных рун. И понеслись по рунной дороге к самому Ленроту.

- А Ленрот? Почему вы не рассказываете про него? - спросил Миша. - Вы сказали, что он больше чем колдун.

- О... Ленрот - великий волшебник. Он много лет бродил по деревням Финляндии, Карелии, выискивал песни, сказки, легенды и записал пять тысяч пословиц и одну тысячу загадок! Но главное, что он сделал, - он собрал лирические, эпические и магические руны о земле и потомках Калева "Калевалу". Раньше он был уездным врачом, лечил больных, потом стал путешествовать по Скандинавии. Когда он издал "Калевалу", я был еще мальчишкой и в Финляндии читал ее по-фински. Теперь она вышла в России. Я прочел ее в переводе. Прекрасный перевод, но на финском, да еще в устах старого Урхо, это было неповторимо!

Много разных рун услышали мы в ту ночь. Услышали и про то, как родился Вейнемейнен, знаменитый прародитель всех песнопевцев Финляндии:

"...Столбы ветров поднялись, камни запестрели, утесы встали над морями, а он тридцать лет уже находился в чреве матери.

Молил он месяц, молил он звезды выпустить его на волю. Не выпустили они его. Тогда сам богатырь открыл ворота костяные и вывалился в синее море, ухватив руками волны. Пять лет, и еще шесть лет, и семь, и восемь лет качался он в море, а потом выплыл на берег".

Услышали и про то, как ловил Вейнемейнен русалку в море, и про то, как из утки выкатились семь золотых яиц:

Из яйца, из верхней части.

Встал высокий свод небесный;

Из желтка, из верхней части,

Солнце светлое явилось;

Из белка, из верхней части,

Ясный месяц появился...

- А из нижней? - перебил Миша.

- Из нижней явилась мать-земля. Еще пел Урхо про то, как рубил Вейнемейнен гигантский дуб, обрушил сто его вершин, что закрывали ясное солнце. Засияло тогда солнце над миром. И кто находил ветку, тому счастье приваливало, а кто находил верхушку, становился чародеем, кто - листья, получал отраду сердцу. Не знаю, был ли старый Урхо колдуном, но колдовскую чару песни он знал. Так пел, что казалось - поет сам Вейнемейнен...

Три дня жили мы у нашего "колдуна", три дня пел он нам песни, кормил дичью, поил настоями из целебных трав. Он помог мне составить коллекции насекомых и растений его края. А когда мы прощались, он шепнул что-то по-своему мохнатому псу Уло, и тот повел нас к озеру. "Колдун" остался на тропинке и глядел нам вслед.

Гибсон обернулся и выкрикнул:

Ты пошли нам ветер, Урхо,

Ветер нам пошли попутный!

- Укко, - молвил колдун и предостерегающе поднял палец. - Не забудьте: Укко - наш финский бог ветра и гроз!

На ветру поднялась борода старика и разметалась в разные стороны.

По зеркальному огромному озеру плыли мы сначала ч дно. У нас была большая лодка с тремя финскими гребцами. Жители на берегу встречали нас всегда радушно. В каждой деревне такая встреча, будто праздник. Редко, кто забирается в эти края. Нас щедро снабжали припасами, на ночь укладывали в избах. А на третий день началась буря. Лодка бешено понеслась. Волны всякий раз грозили опрокинуть нас, но умелые финны-гребцы следили за парусами, ловко поворачивали судно к волне и всякий раз спасались из беды. Вдруг лодку швырнуло, она ударилась об острый камень, треснула и стала быстро наполняться водой. Волны колотили ее со всех сторон, грозя разнести в щепы. Трое из нас вычерпывали воду, а двое ставили сорвавшийся парус. Чудом мы выбрались в тихую бухточку. Наконец на мелководье все сошли и вытащили лодку на берег... До сих пор вспоминаю старого Урхо, предсказавшего бурю, которая, впрочем, донесла нас до Ленрота.