— Вечером выпьем.

В прокуратуре их уже ждало заключение эксперта научно-технического отдела: пальцевые отпечатки на видеокассете и на золотой зажигалке, обнаруженной в квартире Егорычева, идентичны.

Чтобы исключить последние сомнения, предъявили снимки Рогова консьержу дома на Больших Каменщиках. Он без колебаний опознал этого солидного господина, которого видел всего один раз, но хорошо запомнил. Порывшись в амбарной книге, предъявил запись: Рогов вошел в дом 19 января в 20.15, вышел в 20.40. Вечером 19 января соседка услышала глухой звук, донесшийся из квартиры Егорычева, как будто упало что-то тяжелое, а утром обнаружила его труп.

Все сошлось.

Прокурор подписал ордер на арест Рогова А. В., подозреваемого в убийстве Егорычева. Мера пресечения — содержание под стражей.

Задержать Рогова и доставить его в СИЗО было поручено Мартынову. Авдеев от участия в аресте уклонился: много других дел. Но Мартынов догадывался, что основная причина не в этом. Дело Рогова, при всей его простоте и обыденности, содержало в себе что-то тяжелое, неприятное и для следователя, и для оперативника. Они действовали строго в рамках закона, но требования закона в случае с Роговым были не то чтобы несправедливыми, но не совсем справедливыми. Подобные чувства Мартынов испытывал, когда однажды пришлось арестовывать человека, превысившего пределы необходимой самообороны. Он перестрелял трех вооруженных бандитов, пытавшихся ограбить его машину на одном из подмосковных шоссе. Убийство двух бандитов была признано правомерным, а вот выстрел в третьего, когда тот уже убегал, был излишним. В таких случаях, когда требования закона и понятия о справедливости не совсем совпадают, лучше всего дистанцироваться от дела, как можно скорее забыть о нем. Что Авдеев и сделал.

К дому Рогова в Олимпийской деревне Мартынов с милицейским нарядом приехал около девяти утра, но в квартиру подниматься не стал, чтобы не устраивать в доме ненужный переполох. Дождавшись, когда Рогов выйдет из подъезда и направится к своему „мерседесу“, на ходу выбирая на брелоке ключи, Мартынов преградил ему дорогу.

— Гражданин Рогов Алексей Вениаминович?

— Да, я.

— Ознакомьтесь с ордером.

Пока Рогов читал постановление, из дома вышла Ирина Рогова. Увидев мужа в окружении милиции, встревожилась:

— В чем дело, Леша? Что этим людям от тебя нужно?

Не ответив, Рогов обратился к Мартынову:

— В чем меня обвиняют?

— Обвинение вам будет предъявлено позже. Пока вы задержаны по подозрению в убийстве гражданина Егорычева. Руки, пожалуйста.

Сержант ловко защелкнул наручники.

— Нет! — больной птицей выкрикнула Ирина. — Нет, Леша! Скажи им, что ты этого не делал! Ты же этого не делал? Ты не делал этого?!

— Успокойся, это недоразумение, — ответил Рогов. — Позвони адвокату…»

— Странное у меня чувство, — проговорил Акимов. — Чем больше мы влезаем в сюжет, тем чаще мне кажется, что это не наша выдумка, а все так и было.

— А это не выдумка, — помедлив, отозвался Леонтьев. — Все так и было.

— Вы это серьезно?

— Да, Паша. Ничего более серьезного ты от меня не слышал и не услышишь.

В любой работе обязательно наступает момент, когда начало работы и вызванный им кураж забываются, конца еще не видно, все кажется тусклым, как поле, осыпанное мутной февральской порошей. В такой момент Лев Николаевич Толстой писал Страхову: «Боже мой, если бы кто-нибудь за меня кончил „А. Каренину“ Невыносимо противно».

Это письмо всегда поддерживало дух Леонтьева. Если уж великий Толстой был подвержен припадкам уныния, то мне сам бог велел. Особенно угнетающе действовало на Леонтьева в такие дни посещение больших книжных магазинов вроде «Дома книги» на Новом Арбате. Господи, и чего только нет! И прекрасно изданная классика, и переводная литература, и море разливанное чтива. И кому, к черту, нужна еще одна книжка, которую ты вымучиваешь, дурея от гектолитров кофе и тысяч сигарет?

Очень полезно было после «Дома книги» зайти в гастроном «Новоарбатский». Здесь тоже глаза разбегались от сотен колбас. Но раз их выпускают, значит, покупают, значит, они кому-то все же нужны? То же и с книгами. Раз издают, значит, покупают. Раз покупают, значит, читают. Значит, ищут в них то, чего не находят ни в классике, ни у зарубежных авторов. Находят ли в моих книгах? Кто его знает. Хочется верить.

Хотя до конца романа было еще далеко, Леонтьев, думая о его дальнейшей судьбе, испытывал некоторый дискомфорт. Где его издавать? Со Смоляницким отношения испортились после того, как Паша Акимов запустил утку о смерти Незванского и особенно после его пресс-конференции. История с подменой Незванского на актера Магаданской драмы Кричевского не стала достоянием прессы, но не исключено, что Смоляницкий знал, что подставу обнаружили. Недаром производитель горнорудного оборудования, каким-то образом связанный с хозяином «Парнаса», пригрозил «Российскому курьеру» оставить его без рекламы.

Леонтьев не понимал, зачем Смоляницкому вообще понадобился этот спектакль. Допустим, Незванский не пожелал прилететь в Москву, догадываясь, что услышит от газетчиков не только комплименты. Не так уж трудно уговорить, нажать. Или заболел? Это вероятнее. Все-таки 74 года — возраст почтенный. Казалось бы, что за беда? Выздоровеет — прилетит. Но это Леонтьев не видел в промедлении беды. Смоляницкий видел. Скорее всего, это было связано с тиражами. Как и предсказывал Акимов, спрос на книги Незванского после сообщения о его таинственной смерти подскочил. Но тянуть с воскрешением не следовало — подходили новые романы, объяснить читателям, как это их любимый автор умудряется писать с того света, было бы затруднительно.

Об охлаждении отношений свидетельствовали и мелочи: Леонтьева перестали приглашать на встречи читателей с авторами издательства, на презентации новых книг. В общем, все говорило о том, что соавторов с их новых романом не встретят в «Парнасе» с распростертыми объятьями.

В один из дней, бесцельно промаявшись у компьютера с набросками новой главы, Леонтьев написал обстоятельную заявку на серию «Полиция нравов» и поехал с ней в новое издательство, которое выпустило с его подачи две книги Акимова. Оно еще не успело обзавестись своим брендом вроде Незванского, и Леонтьев надеялся, что его идея будет им в масть.

Это было странное издательство. Размещалось оно в районе Олимпийского проспекта в симпатичном особнячке, в котором все время шел ремонт. Что-то постоянно улучшали, переделывали, и редакторы с авторами, выйдя покурить в холл, всегда рисковали вляпаться в краску или перемазаться известкой. В состоянии перманентного обновления пребывало и само издательство. Прогрессивные проекты налетали, как тайфуны на тихоокеанские острова, под них лихорадочно перестраивался весь процесс. Не успевали редакторы освоиться с изменившимися требованиями, как новые, еще более прогрессивные идеи овладевали начальством. В результате все сотрудники издательства, от младшего редактора до главного, думали не о деле, а о том, не останутся ли они завтра без работы.

Когда никто ничего не решает, можно иметь дело только с человеком, контролирующим финансы. Таким человеком в издательстве был коммерческий директор с грузинской фамилией Эбонидзе, хотя ничего грузинского в нем не было, а было еврейское. Отличало его то, что он был очень маленького роста. Приехав в издательство, всегда молча, ни с кем не здороваясь, проходил через холл и только в кабинете, водрузившись в высокое кресло, оказывался доступным для общения.

Эбонидзе принял Леонтьева доброжелательно, при нем прочитал заявку, немного подумал, барабаня по подлокотникам маленькими пальцами, и заключил:

— Может иметь быть. Сколько романов вы сможете выдавать в год?

— Максимум два.

— Мало. Чтобы серия жила, нужно выбрасывать на рынок по книге в два-три месяца. Иначе читатель ее забудет, и все деньги, которые мы потратим на раскрутку серии, пропадут. Понимаю, для вас это нереально. А если привлечь других авторов? Взять коллективный псевдоним. Например, Эдуард Хан. А что? Звучит. «Полиция нравов», Эдуард Хан. Как вы на это?