АА опять углубилась в дневник. "Не читайте, бросьте, тут наворочено, а вы вчитываетесь". — "Сейчас, сейчас, — не отрываясь от чтения, бросила АА, тут две странички осталось и все очень хорошо и не наворочено!" — "Пейте вино!" — поднял бокал. Наклонились друг к другу, прижали бокалы. Потом попросила узнать номер телефона Тынянова. Я позвонил Лавреневу. АА записала номер, оторвала листок бумажки, спрятала.

"Который час?" — "Около двенадцати". АА встрепенулась — надо идти... Подошла к телефону... Позвонила Пунину, сказала, что сейчас идет в Мраморный дворец и не знает наверное, придет оттуда в Шереметевский дом или нет, — но я подожду там, и она, если не придет, через меня известит его...

"Что ж вы Лукницкому белой ручкой помашете из окна, если не придете?"

АА засмеялась счастливым смехом. Повесила трубку.

Отошла от телефона. Попросила меня стихи читать: "Хочу, чтоб вы почитали стихи сегодня!".

Я стоял рядом... "Что Вам не нравится в моей комнате? Эти картины, вероятно?" — "Да, я бы не вынесла..." — "Надо было чем-нибудь стену закрыть — других не было..." — "Подумайте! Как жаль, что мы с вами не были раньше знакомы". (У Судейкиной было много картин, которые она раздавала всем перед отъездом; Мане дала несколько... "С удовольствием дала бы Вам вместо этого".)

АА взглянула на свою статуэтку в шкафу... Сказала, что отсюда она хороша, а оттуда (если смотреть от стола) — плоха...

Отошла от телефона. Подошли к столу. "Хочу, чтоб вы почитали стихи сегодня..." Я взял тетрадь, раскрыл и, держа ее пальцами за верхние углы, показал АА стих "Твоим дыханьем навсегда нетленны...". АА взяла тетрадь за нижние уголки и читала про себя. Мы стояли вплотную, друг к другу лицом... Потом сели к столу. Я стал читать "Смерть солдата", предупредив, чтоб АА серьезно и строго "разругала" бы его...

— "Он ткнулся в землю носом и винтовкой..."

АА прервала:

— "Носом" — нехорошо. "Лбом", что-нибудь другое, только не "носом"...

Больше не прерывала, а когда я прочел все, сказала, что слабое окончание (две последние строки), а стихотворение "хорошее на самом деле, без всяких сопоставлений". И не в пример прежним стихам. И никаких влияний не чувствуется — оно самостоятельное — "ваш собственный голос". Я просил: "А Гумилева нет?". — "Нет, ни Гумилева, ни кого другого..." — АА сказала, что оно в связи со смертью Есенина... "Нет?" — "Ну, во всяком случае, этого цикла... Теперь вы прочтите..." — АА отказалась, встала. Вышли в переднюю, к АА вышла мама прощаться. Заговорила о здоровье, о том, какие лекарства надо принимать. АА ответила, что чувствует себя последнее время хорошо, несмотря на болезненный вид. Что принимает камфору с валерианой...

Вышли. По Садовой, мимо Инженерного замка, через Марсово Поле. Я взял АА под руку, и мы шли, все время разговаривая...

Дошли. АА поднялась одна, я подождал, Скоро вышла, и мы пошли в Шереметевский дом мимо Летнего сада и по Фонтанке...

АА говорила о Шилейке, что он не идет к Котовым, что у него все привязанности в Москве, что его московская привязанность — совсем другое дело: это женщина его лет и гораздо более подходящая... Он все рассказал АА, просил ее даже зайти в Москве к ней, и АА зайдет...

"Володя по утрам меня чаем поит — в постель приносит". И вчера утром заговорил о Москве, о том. что у него там комната осталась... И АА вчера утром подумала о том, почему бы ей не поехать в Москву ненадолго... Говорила об этом с Шилейко, тот поддержал ее мысль... И АА решила ехать... Поедет с Пуниным, в Москве у нее есть что осмотреть — коллекции, музеи... Хочет ехать инкогнито, так, чтобы никто не знал...

АА шла к Шилейко в Мраморный дворец, чтобы отнести ему ужин: хлеб и сыр. Шилейко никогда сам не позаботится. Маню он считает принципиально прислугой АА, и не дает ей никаких поручений.

В. К. Шилейко занимается сейчас изучением связи Гомера с Гильгамешем. А АА — Гомера с Гумилевым и Анненским.

Интересно было бы, если бы треугольник замкнулся.

Вечером была у Замятиных, здесь Эфрос рассказывал АА о третейском суде между имажинистами и Лавреневым за статью последнего о Есенине. (А я присутствовал при разговоре Эфроса — в присутствии Лавренева — об этом же на заседании президиума Союза писателей.)

АА, зная, что Лавренев мой приятель, говорит очень сдержанно, что Лавренев поступил неосторожно, что он не настолько знает имажинистов — не был близок с ними — чтоб так безапелляционно заявлять. Говорит, что Есенин не таковский, чтоб его приятели загубили, что он сам плодил нечисть вокруг себя, что если б он не захотел, такой обстановки не было бы: Клюев же не поддался такой обстановке! Клюев отошел от них. И Клюев, который с большим правом мог бы написать статью, подобную Лавреневской, — не написал, однако. Видимо, и он того мнения, что сам Есенин виноват в том, что вокруг него была такая атмосфера. И здесь АА уже делает сравнение с Гумилевым: Гумилев тоже плодил вокруг себя нечисть сам: Г. Иванова, Оцупа и др. И конечно, не божья же Есенин коровка, не овечка, чтобы можно было сказать: Есенина загубили мерзкие приятели...". Есенин сам хотел и искал таких приятелей. Он мог бы искать и других, а он этого не сделал...

Пунин накануне приезда Шилейки сфотографировал АА на ковре в ее акробатической позе — когда она ногами касается головы (голая). И получилось очень хорошо, и нельзя говорить о неприличии и т. д.: это — как бронзовая фигурка, как скульптура, это эстетично...

Я спросил АА, когда она в первый раз узнала "Фамиру Кифаред". Сказала, что в 1910 г. "Сначала Кривич читал, а потом..." — потом читала уже сама. Раньше, до 10 года, АА "Фамиры" совершенно не знала. А "Кипарисовый ларец"? Тоже в 1910 г., в феврале, когда Николай Степанович показал ей корректуру: "Я обомлела, восхитилась... А Коля сказал: "Ты не думала, что он т а к о й поэт?!".

Я проводил АА до Шереметевского дома; на Литейном, у входа, поцеловав руку, расстался.

23.01.1926

Утром мне звонил Пунин, сказал, что АА забыла французский словарь и что, если у меня есть время и охота, то чтоб я отнес его АА. (Пунин не встречается с Шилейко и в Мраморный дворец не ходит.) Я зашел за словарем и пришел к АА.

Пришел. В столовой друг против друга за столом сидели АА и Шилейко пили чай. (Это было в час дня.) АА — в шубе, Шилейко — в пиджаке; минут пятнадцать я побыл у них.

О разных мелочах говорили. Можно не любить Шилейко, но нельзя не удивляться его исключительному остроумию. И если б я не боялся исказить, я бы записал несколько его фраз.

25.01.1926. Понедельник

В час дня я зашел в Мраморный дворец. Встретил меня Шилейко. АА не было: "Она скоро должна прийти, она сегодня ночевала у М. К. Грюнвальд".

Однако я пошел в Шереметевский дом и застал АА там. Передал ей повестки Цеха поэтов, полученные мной от Лозинского вчера; вместе вышли: АА пошла к Наппельбаум — просить отыскать одну из ее фотографий, которую она хочет послать Duddington — переводчице ее стихов на английский язык.

Вчера к КК звонила М. К. Грюнвальд, сказала ей, что в Лондоне выходит книга переводов Duddington, и просила приехать к ней вечером поговорить по этому поводу.

АА вечером была. У Грюнвальд по воскресеньям собираются какие-то люди (но не литературные), был Протопопов (человек, когда-то усиленно говоривший о садах-городах и т. п.). Оттуда АА вернулась в Шереметевский дом. Сегодня после Наппельбаумов (они были кислыми и надутыми (АА заметила это и спрашивала потом, не знаю ли я причины этого), однако фотографию обещали сделать).

В двенадцать часов — я в Шереметевском доме. Пунин и АА занимались составлением краткой автобиографии АА; Пунин записал, что отец АА был инженером-механиком флота, что родилась она на берегу Черного моря, около Одессы, что годовалым ребенком была привезена в Царское Село и жила там все детство, что была в царскосельской гимназии и т. д. Перечислены и все основные критические статьи и работы о ней: книга Виноградова, Эйхенбаума, Чуковского ("Ахматова и Маяковский"), Иванова-Разумника, Голлербаха ("Образ Ахматовой") и др.