1911. Июль. АА из Парижа вернулась в Царское Село и оттуда сразу же уехала в Слепнево. В Слепнево приехала 13 июля.

1912. Февраль. В начале февраля (не раньше 3-го) АА уехала в Киев. 13-14 февраля Н. Гумилев уехал в Киев за АА. Вернулись в Царское Село вместе 18 февраля.

1912. 11 марта. АА была на чествовании 25-летия литературной деятельности К. Д. Бальмонта.

1914. 15 марта. Вышел из печати сборник стихов "Четки".

1914. Первая половина года. Несколько раз с Н. Гумилевым была на jour-fix'ax у Т. В. Адамович.

1914. 15-е числа июня. Уехала из Слепнева в Петербург. В Петербурге продала в журнал "Ниву" за пятьдесят рублей рассказ Н. Гумилева "Африканская охота".

1914. 24 октября. Встреча с Пуниным в поезде по дороге в Царское Село. Здесь впервые они заговорили друг с другом (формально АА знакома с Пуниным была и раньше, но до этого дня им не приходилось вступать в разговор).

1915. Конец января — начало февраля. У М. Л. Лозинского читала только что законченную поэму "У самого моря". Присутствовали: Н. Гумилев, В. К. Шилейко, Н. В. Недоброво, В. Чудовский, Е. Кузьмина-Караваева...

1915. 25 июля. Умер отец АА.

П р и м е ч а н и е:

АА собиралась ехать в Крым после смерти отца, но серьезно заболела и из Царского Села и Петербурга не уехала.

1911. 22 апреля, пятница, с 8 1/2 часов вечера.

В заседании Ревнителей художественного слова (в редакции "Аполлона") впервые читала свои стихи.

Присутствовали: Н. Гумилев...

9.02.1926

Грустный и клянущий небо и землю, лежал я на диване и размышлял... Хотел идти куда-нибудь — в бар, что ли — чтоб за столиком хмуро слушать оркестр и хмуро следить за пьяной толпой.

И такой ход моих размышлений был прерван неожиданным звонком. Я напялил на растрепанную голову тюбетейку, вышел, — и неожиданная радость: ко мне пришли АА и Пунин. Я просветлел мгновенно. Пунин шел в Филармонию на концерт и провожал по пути — до трамвая — АА, направлявшуюся домой. Когда проходили мимо моего дома, АА решила зайти ко мне.

Пунин ушел сейчас же, а АА осталась у меня и пробыла у меня весь вечер — до двенадцати часов.

На столе моем лежала вырезка из газеты — извещение о смерти Ларисы Рейснер от брюшного тифа. АА поразилась этим известием и очень огорчилась, даже расстроило ее оно. "Вот уж никак я не могла думать, что переживу Ларису!" АА много говорила о Ларисе — очень тепло, очень хорошо, как-то любовно, и с большой грустью. Вот еще одна смерть. Как умирают люди!

Ей так хотелось жить; веселая, здоровая, красивая... "Вы помните, как сравнительно спокойно я приняла весть о смерти Есенина... Потому что он сам хотел умереть — и искал смерти. Это совсем другое дело... А Лариса!" — и АА долго говорила, какой жизнерадостной, полной энергии была Л. Рейснер...

Вспоминала о ней... "Возьмите меня за руку — мне страшно", — сказала шестнадцатилетняя Л. Рейснер АА на вечере (в Тенишевском?) — рассказывала АА о выступлении (кажется, первом) Ларисы Рейснер... "Бедная..." — о ней будут нехорошо говорить, нехорошо вспоминать ее за границей за то, что она так быстро перешла (на сторону советской власти).

И в Анне Андреевне многие находят (в лице) татарские черты... Пожалуй, кое-что есть: именно, чуть-чуть выдающиеся скулы.

Говорили о квартире на Фонтанке, 18 — о ее разрушенном виде после отъезда АА. Квартира действительно была в ужасном состоянии после всех этих лет революции: в полу щели, дом не ремонтировался, и т. д., и т. д. И однако раз, когда АА получила гонорар за издававшуюся тогда "Белую стаю", она его целиком отдала в домоуправление, требовавшее с жильцов денег на ремонт крыши. Тогда управдом заявил, что жильцы, дав деньги на ремонт, освобождаются на несколько месяцев от платы за квартиру... Однако управдом (председатель правления?) этот скоро был смещен за какие-то грехи, и новый все равно требовал денег за квартиру...

АА в этой квартире жила месяца три. Говорит, что та половина квартиры, где она жила, была только "черной" половиной, а настоящая квартира — та ее половина, которая занята Миклашевскими. И в этой был чудный интерьер такой, что АА заключает о нем: "Может быть, один из лучших, какие я видела...".

У меня на столе лежали фотографии С. Есенина, которые я продавал на вечере. АА потянулась в "мифку" и хотела заплатить мне рубль и взять одну. Рубля я ей заплатить не дал, но обещал устроить с Наппельбаумами открытку подешевле.

Я подарил АА сегодня "Книгу отражений" И. Анненского (второе издание); у АА собственной не было.

АА подарила мне свою фотографию и надписала: "Non dolet, 9 февраля 1926". (Откуда это: "Он взял меч, приставил к своей груди, но не пронзил себя, а отдал ей, сказав: "Нет, боюсь, больно". Она взяла меч двумя руками, вонзила себе в грудь по рукоятку, вынула, и, спокойно подавая ему, сказала: "Non dolet"?).

Говорили о Боричевском. Пунин на днях разговорился с Боричевским в Институте истории искусств и выяснил, что Боричевский пишет книгу о Гумилеве и в ней разрабатывает историю влияний на Гумилева; это АА интересует — ведь это то же, что делает она. АА Боричевского не знает, никогда не видела его... Боричевский был коммунистом, кажется, а потом был исключен из партии.

(...) ...ла к ним... От Рыбаковых АА пришла в Шереметевский дом и оттуда (а, может быть, к Рыбаковым за ней Пунин заехал) — ко мне.

У меня в комнате холодно сегодня — АА шубу накинула на плечи и так, в шубе, сидела. И очень грустная сегодня. Даже шутки ее постоянные сегодня как-то не шутками, невесело звучат.

— Что с Вами?

— Не знаю... Я, кажется, заболеваю...

— У Вас жар?

— Нет.

— Как Вы себя чувствуете?

АА, блуждая взором по столу, ответила: "Нелепо", — и в эту секунду заметив на столе сборник стихов Бориса Нелепо, быстро полушутя сказала: "Дайте мне Нелепо". Я улыбнулся и дал. АА стала перелистывать... Но уже твердо, без шуток, я просил: "Но что именно?". АА оторвалась от книжки, серьезно взглянула мне в глаза и, помолчав секунду, дотронулась пальцем до глаз: "Веки тяжелые... и кровь тяжелая...".

На днях получил письмо от Горнунга, в котором он между прочим сообщал, что в Москве устраивают пушкинский вечер в пользу Ахматовой. Я имел глупость, придя в Шереметевский дом, прочесть эти строки АА. Она тогда очень рассердилась и возмущенно стала говорить (когда АА волнуется, слова вылетают из ее груди — из самых глубин — выкриком) о том, что она этого не хочет, не желает, что нельзя устраивать вечер в чью-либо пользу, не спросив его разрешения, что она очень и огорчена, и неприятно ей, и т. д., и т. д. Позвала из другой комнаты Пунина, жаловалась ему, как жалуется обиженный ребенок... Просила меня написать Горнунгу...

А 8-го, встретив Замятину в студии Морозова, я выслушал град упреков ее: зачем я сказал АА об этом. Сегодня Пунин напустился на меня с тем же АА решительные меры приняла! Бедняжка. Нельзя быть такой. Это какая-то безумная щепетильность. Сегодня АА просила меня опять написать — скорей, сегодня же — Горнунгу, чтобы он дал знать всем устроителям, что она денег все равно не примет, что она не нуждается, и своих денег ей хватает на ее потребности... И сказала мне, что я поступил правильно, сказав ей об этом... Дурацкая моя оплошность — я уж ругал себя за это, за то, что сказал АА о Пушкинском вечере. Но поздно теперь.

Леве открытку вчера послала и в ней привет от меня передала.

"А Вы в Москву не раздумали ехать?" — спрашиваю АА...

АА ответила быстро — "денег нет", но спохватилась и, желая убрать эту причину, заговорила о том, что она и больна, да и желания у нее сейчас особенного ехать в Москву нет, и т. д. ... А денег нет, потому что вчера АА отправила деньги в Бежецк и своей матери, и себе, конечно, ничего не оставила. Рыбаковы зовут АА ехать в Царское Село — в пансион (жена Рыбакова хочет поместиться на некоторое время в пансионе). АА и хотелось бы поехать, да все по той же причине отказывается от мысли о Царском Селе.