— Так вот ты кто! — вырвалось у Левы.

Случай помог напасть на след подпольной группы. У них был приемник, и подпольщики регулярно слушали Москву. Листовки и сводки с фронтов переписывала молодая коммунистка Аленушка. Виктор возглавлял заводскую группу вольнонаемных. В ней были и пленные красноармейцы.

Подпольщики поджигали спирт, когда немцы его отвозили подальше от Назаровки. Они же ликвидировали полицаев и немецких солдат.

— А если сделать сразу побольше, не размениваясь по мелочам? — спросил я однажды доктора.

Тот понял намек.

— Завод?

— Да, доктор. Подумать, приглядеться — и…

— Такой план есть. Да исполнить трудновато.

— Надо попытаться. Пусть Виктор проведет меня на завод.

Прошло недели две. Мне несколько раз удалось побывать на заводе, осмотреть сложное хозяйство котельной.

Подготовка к диверсии завершалась. Наступил ответственный день.

Я невольно отступил от гудевшей топки. Огненные языки пламени вырывались через глазок дверцы. Котел дрожал под могучими толчками пара. Усилив тягу, Лева все быстрее взмахивал лопатой, подбрасывая в раскрытую пасть топки сухой торф. Потом он исчез, а я остался возле манометра. Стрелка стремительно поднималась вверх, миновав красную черту. Из темноты вынырнула неуклюжая фигура Виктора. Он сбросил шарф, повернул какие-то колесики, рычажки и скрылся.

— Давай! — услышал я его голос. — Лезь наверх, кувалда там… Не мешкай.

По металлической лесенке я взобрался на верхнюю площадку котла. Лихорадочно спешил, волновался. Кувалда дрожала в руках. Казалось, я слышал не ее удары, а толчки собственного сердца. Еще несколько минут — и дело будет сделано. Наверно, Лева уже вывел ночную смену из цехов, а комсорг Борис, Николай Щеглов и армянин Серго обезоружили охрану, сняли пост в проходной. Джураев и остальные должны уже быть в конюшне. Резвые заводские кони быстро домчат нас до Десны, а там — партизаны!

Резкий толчок бросил меня вперед.

«Опоздал! — оглушила мысль. — Вот он, взрыв!»

Падая на груды торфа, в последний миг я увидел на верхней площадке хохочущего немецкого автоматчика. Это он пинком сбил меня сверху.

Меня втолкнули в темную кладовую, и я услышал слабые стоны. Постепенно стал различать силуэты людей, распростертых на полу.

— Еще один, — донеслось из угла. По голосу определил: Виктор.

— Все кончено, лейтенант, капут нам: кто-то предал. — Подвинулся, освобождая место. — Садись, в ногах правды нет.

Я не мог ни говорить, ни шевелиться. Голова кружилась, тело ныло. Мысли проносились, опережая одна другую…

Кажется, план был разработан до мельчайших подробностей, каждая мелочь учтена. И вот… В чем наш промах, где и что именно недосмотрели? Или враг проник в среду подпольщиков и в последний момент нанес удар в спину? И опять вопросы: «Где Лева? Кому удалось скрыться? А не повинен ли Пёскин в нашем провале? Он, кажется, не за страх служил гитлеровцам…»

— Лейтенанта на допрос, — прервал мои мысли хриплый голос полицая.

Допрашивали долго и нудно. На первых порах военный следователь говорил вежливо, даже слишком.

— Нам давно известно о ваших делах, господин комиссар.

«Почему комиссар? — подумал я. — Им же хорошо известно, что я строевой командир».

— Рекомендуем быть более сговорчивым. На кой черт жалеть вам весь тот сброд в подвале? Вы же интеллигентный человек, вам надо быть выше их, назовите виновных, в этом ваше спасение. В конце концов, своя рубаха ближе к телу. Так, кажется, у вас говорят?

Слова его назойливы и липки, лезут в уши, занозами вонзаются в сердце.

— Не сомневайтесь, не стоит, — мое молчание гитлеровец расценил как колебание и заговорил увереннее. — Против фактов, как говорят, не попрешь. У нас есть улики о ваших связях с подпольщиками, партизанами и пленными на заводе. Вы ведь не станете этого отрицать, не правда ли? — Он щелкнул зажигалкой. Легкие колечки дыма поднялись к потолку.

Мне так хочется курить! Хотя бы одну затяжку… Может быть, перестала бы болеть голова.

— Вы прямой исполнитель акции на заводе, диверсант. Не один же пошли на такое дело? У вас были сообщники и руководители. Кто они? С кем вы были связаны? Кто руководил организацией? — вопросы стали более конкретными.

Я молчал.

— Кто поджигал обозы со спиртом? Кто нападал на полицейских и солдат фюрера? Рассказывайте! — следователь повышал голос с каждым вопросом. Вот он уже сорвался на крик, выругался.

«Надушен как барышня, делает маникюр, а под ногтями — грязь, — отметил я про себя, продолжая следить за руками фашиста. — Говорят, он бьет неожиданно снизу вверх, под солнечное сплетение. Потом топчет ногами. Пока, кажется, в его намерения это не входит».

Он подвинул мне «дело».

— Полюбуйтесь!

В папке аккуратно подшиты листки сводок Совинформбюро, списки членов нашей подпольной группы. Кроме «доктора», Левы Хлапова, меня и сменного механика Виктора в списке Елена Жаркая — Аленушка, неизвестная мне учительница с хутора, кочегары Борис, Николай Щеглов и Джураев, а также несколько парней из соседних деревень. Они не имели никакого отношения к диверсии, но, по-видимому, тоже были членами нашей подпольной организации. Я понял: предатель кто-то из перечисленных, иначе откуда гестаповцам знать о сельской группе? Ясно и другое: папка с обвинительными материалом заведена только что…

«Кто же? Кто нас предал?» — мучила мысль. Но ответить не мог: не всех знал в организации. «Доктор» строго соблюдал конспирацию, и все нити находились в его руках.

Избитый, долго лежал я на каменном полу. Сил для размышлений не было. Пустота…

Очнулся от настойчивого стука в дверь.

— Выпусти же! — кричал Виктор. — Хочу до ветра! — И снова стук руками и ногами.

Полицай что-то пробурчал за дверью. Я разобрал только слово «капут!».

— Убьют, Виктор! — хотел сказать ему и, кажется, что-то произнес, а что, и сам не расслышал. Сменный механик еще сильнее заколотил ногами в дверь.

Полицай заглянул в подвал и рявкнул:

— Выходи, бандюга! Морочишь тут голову!..

Мы замерли, прислушиваясь к удалявшимся шагам.

Прошло несколько минут. И вдруг — выстрел, немного погодя торопливо застучал автомат.

— Никак сбежал! Ай да молодец, Витюшка!

С трудом повернув голову, я прошептал «доктору»:

— Рад за вашего сына. Ушел-таки Виктор!

— Я тоже рад. Хотя Виктор и не мой сын.

— Вот как?!

Не прошло и часа, как нас вывели на улицу, связали руки и в который раз обыскали. Четверо полицаев открыли борта машин и забросили нас в кузов, словно кули с мукой.

— В Понуровку! — определил «доктор», когда машины вышли за ворота завода. — В район повезли.

Мне тоже знакома эта дорога. Только зачем в Понуровку? Прикончить нас могли и в Назаровке.

Из Понуровки нас привезли в стародубскую тюрьму.

До войны в Стародубе был поселок Беловщина. Там жили евреи. Фашисты уничтожили и Беловщину, и ее жителей. Это страшное место стало называться еврейским кладбищем. Его мрачную тишину время от времени нарушали взрывы: гитлеровцы взрывали мерзлую землю — готовили могилы для очередных жертв. А по ночам, пугая одичалых псов, там раздавались сухие щелчки винтовочных выстрелов и автоматные очереди. И шептали тогда старые люди молитвы за упокой душ убиенных…

Злой, колючий ветер, врываясь в разбитое оконце камеры, доносит до тюрьмы приглушенные звуки взрывов. Сегодня это третий… Кто на очереди?.. Не мы ли?

Нашу камеру называют камерой смертников, или проще — «покойницкой». Это бывшая одиночка. В нее набито семнадцать человек, в том числе и девушка, Елена Жаркая, Аленушка, уроженка и жительница Курковичей, что подле Назаровки.

До войны Елена работала техническим секретарем райкома партии. Пышноволосая дивчина с искристым звонким смехом и веселыми глазами, неунывающая, вечно занятая и деятельная, Аленушка оказывала «доктору» немалую помощь: поддерживала связи между группами. Она же размножала и распространяла листовки.