Белсер вдруг встал и направился ко мне, а я просто повернулся, держа карабин в руке, дуло его смотрело прямо в ременную пряжку полковника. Свинец в желудке не переваривается, очень вредная штука для здоровья, особенно в середине дня.

Белсер остановился. Я видел, что у него не было желания останавливаться, но, наверное, у него и без того были проблемы с пищеварением, ему не хотесь их усугублять. У таких людей, как он всегда есть причины для беспокойства. Он кипел от возмущения, однако остановился.

- Полковник, - сказал я ему очень спокойно, - я приехал сюда не для того, чтобы воевать или ссориться, однако меня подстерегли и избили. Я знаю кто, и когда подойдет время, поговорю с каждым. Почитаю им из Библии, полковник, но всему свое время. Похоже, вам здесь не нужны лишние проблемы, иначе в Вашингтоне и Остине* [* - столица штата Техас] могут подумать, что вы не справляетесь. Советую вам оставить меня в покое, заодно передайте Чэнсу Торну, чтобы не лез не в свое дело, и я обещаю, что у вас будет меньше неприятностей. Если же пойдете против меня, полковник, то я с треском выгоню вас из этих краев.

Солдатик у дверей сидел тихо, опустив глаза. Я вышел на улицу с оружием, которое взял у Белсера.

Высокий, поджарый Лонгли прислонился к столбу навеса напротив штаба, покуривая черную сигару. Боб Ли со скучающим видом стоял у коновязи на этой стороне улицы. В конце ее сидел на корточках Джек Инглиш, кидая в землю нож.

- Раз уж мы сюда приехали, - сказал Лонгли, - по-моему, стоит выпить.

Инглиш остался на всякий случай на посту, а мы направились к салуну. В это время дверь его отворилсь и вышел Джоэл Риз.

Он потянулся и тут же замер, не сводя с меня глаз, словно увидел мертвеца, лицо его посерело.

- Боб, - сказал я, - этот хмырь - один из тех, кто развлекал меня той ночью, и даже заказывал музыку. Пора его научить любить ближнего.

- Есть, сэр. - Выражение лица Боба было совершенно серьезным. - Начнем с книги Иова, глава четвертая, стих восьмой: "Оравшие нечестие и сеявшие зло пожинают его".

Джоэл Риз, беспомощно оглядываясь, сделал полшага назад. Лонгли отрезал его от входа в салун, стоя с беспечным выражением, засунув пальцы за ремень, однако хоть он и был почти подростком, связываться с ним не стоило.

Риз поглядел на меня, хотел было что-то сказать, но я не был расположен к разговорам. Я ладонью шлепнул Риза по лицу. Я рослый человек и в свое время много поработал, к тому же помнил, как они накинулись на меня всем скопом, поэтому шлепнул от души, и Риз покачнулся.

Он выбросил вперед руку. но я уклонился и снова шлепнул. На этот раз у него из носа пошла кровь.

На улицу с винтовкой выскочил полковник Белсер. - Эй! Прекратите!

У Билла Лонгли появился "кольт", нацеленный в полковника.

- Мистер Белсер, - произнес он, растягивая слова, - Господь наказывает грешника, показывая, что путь греха тяжек, так что, полковник, если сами решите встать на путь греха, то окажетесь на том свете с животом, набитым свинцом.

Для того, чтобы поднять винтовку, полковник Белсер должен был слегка развернуться, до него дошло, что он проиграл, потому что прямо перед ним, поигрывая револьвером, стоял Билл Лонгли, а дальше по улице вроде бы беззаботно сидел Джек Инглиш. Бравый полковник понимал, что если начнет поворачиваться, получит пулю в живот. Даю голову на отсечение, что в ту минуту он пожалел, что не остался в кабинете, притворяясь глухим, немым и слепым.

Пока полковник стоял, не рискуя двинуться, я хорошенько врезал Ризу и сказал Белсеру: - В следующий раз я буду стрелять.

Тогда я не знал, что на другой стороне улицы судья Том Блейн сидел в своей конторе и наблюдал за происходящим. Но судья не был мешочником, он участвовал в войне с Мексикой и сейчас с горечью смотрел, как Джефферсон испуганно преклоняется перед этими солдатами программы Восстановления.

Когда мы покончили с Ризом, я зашел в магазин купить патронов и кое-каких припасов. Я расплачивался с продавцом, когда на мою беду в магазин вошла Кейти Торн. Она увидела мое лицо, в глазах у нее появилось удивление и боль. На мое лицо стоило поглядеть: все в синяках и полузаживших порезах.

- Чэнс говорил, что они сделали, - сказала она, - но я не думала, что они вас избили до такой степени.

- Мне надо поговорить с Чэнсом.

Она схватила меня за рукав. - Каллен, почему вы не уедете? Вы должны знать, что они не оставят вас в покое! Даже если другие успокоятся, Чэнс ни за что не отвяжется. Он ненавидит вас, Каллен.

- Я не могу удрать... К тому же эта земля моя. Я засею ее, построю ферму такой, какой хотел построить отец. Если я убегу, получится, что он работал зря.

- Он работал для вас. Важна не земля, важна ваша жизнь.

- Вы так хотите от меня избавиться?

- Нет. Я хочу, чтобы вы остались живым.

И в тот момент, глядя на нее, я произнес то, что не имел права ни говорить, ни даже думать: - Там, где нет вас, я не хочу оставаться живым.

Затем резко повернулся и вышел на залитую солнцем улицу, испуганный тем, что сказал, и не зная, зачем сказал, и тем не менее понимая, что все это - чистая правда.

В то время человека, который осмелился такое произнести женщине не своего круга, хлестали кнутом или вызывали на поединок. Но что сделано, то сделано.

Такая девушка как Кейти Торн вряд ли заинтересуется Калленом Бейкером. Кто я ей? Косолапый деревенский увалень и бродяга без гроша за душой. Никто. И останусь никем.

Вспомнив свое отражение в витрине магазина - крупный, нестриженый парень в полинялой красной шерстяной рубашке - я подумал, что никому не нужен, и меньше всего - девушке из семьи Торнов или их родственникам. Я носил оружие. Местный народ меня не любил, и правильно делал. В каком-то отношении я был не таким плохим, как они себе рисовали, однако в другом намного хуже. Я не врал, не пил виски, хотя часто утверждали обратное, но убивал людей в поединках и изъездил немало темных и суровых троп.

Разве может парень, скрывающийся в болотах, словно раненый волк, что-нибудь значить для такой девушки? Парень, у которого нет ничего, кроме трех рубашек и одной пары брюк, парень, который ездил и дрался с самым отборным сбродом Запада?

Мать у меня была из хорошей семьи, а отец обыкновенный сельский фермер, проработавший всю свою жизнь. Ему не везло: дом его сгорел, саранча два года подряд уничтожала урожай, отец не по своей вине залез в долги.

Боб Ли был знающим человеком, он оглядел меня и сказал: - Я тебя не виню, Каллен.

- А что он сделал? - вмешался Джек Инглиш. - За что ты его не винишь? За то, что он вмазал этому Джоэлу Ризу? Я и сам бы так сделал, будь я на его месте.

- Знаешь, Каллен, - сказал Боб Ли, - по-моему, она пойдет за тобой на край света.

- Не унижай ее, Боб.

- И не думал. Я вообще ни разу в жизни не унизил ни одну женщину. Только она тебя любит.

- Это само по себе унизительно. Какая здравомыслящая женщина посмотрит на меня? Сколько мне осталось жить, Боб? Сколько осталось жить каждому из нас? У всех нас есть враги, у тебя Пикоксы, у меня Чэнс Торн, да еще северяне со своим Восстановлением, которым мы как кость в горле. Вот что я тебе скажу, Боб: даже если я ей нужен, я не допущу, чтобы она плакала над моим трупом.

Некоторое время мы ехали молча, потом Боб Ли сказал: - В любви нет здравомыслия, Каллен. У нее свой собственный смысл, и наверное, самый здравый. Любят кровью и телом, Каллен, а не умом. Смысл любви такой же глубокий, как вода в Блэк Байу, и такой же красивый, как цветы гиацинта. Его понимают любящие, и этого достаточно.

- Но не для меня и для нее, Боб. Да у нее и в мыслях такого нет. Просто нам обоим нравился ее дядя Уилл, и она сохранила симпатию ко мне.

- Делай как хочешь, Каллен, - сказал Боб Ли, - но тебе еще много предстоит узнать о женщинах.

Едва ли кому-то понравится такое услышать. Каждый мужчина считает, что он знает женщин лучше всех, а я в свое время общался не с одной девушкой, некоторые в меня влюблялись или говорили, что влюблялись, однако Кейти Торн не та девушка, чтобы заинтересоваться таким парнем, как я. Она была красива, с фигурой, глядя на которую захватывает дыхание, я смущался всякий раз, как думал о ней, а я ведь не вчера родился.