Смешными казались его требования носить командирские кубики и треугольники, выструганные из коры, и соблюдать в точности гарнизонные ритуалы в лесу, но Гудзенко был непреклонен и продолжал действовать по-своему.

Мы уходим в его теплую удобную квартиру, чтобы познакомиться ближе и побеседовать относительно его намерений.

На днях, при поддержке эсманцев и севцев, Гудзенко ликвидировал лемешовский гарнизон гитлеровцев. Это была крупная войсковая операция. Гитлеровцы сильно укрепились и отчаянно защищались, но после двухдневного боя были уничтожены. Успех дела решили гаубицы и атака ворошиловцев. Все оружие гарнизона и прочие трофеи достались партизанам.

Лемешовка была последним опорным пунктом гитлеровцев в окрестностях Хинели. Чтоб расширить наш партизанский край, нужно было теперь бить гитлеровцев далеко от нашей базы — за три-четыре десятка километров, Это и было предметом нашей сегодняшней беседы.

— По-моему, — сказал Гудзенко, — на очереди Хутор Михайловский.

Хутор Михайловский, крупная узловая станция на Московско-Киевской магистрали, был удален от нас на тридцать километров в западном направлении. От него шла дорога на Конотоп, на Брянск, другая железнодорожная линия связывала Ворожбу с воротами Белоруссии — Унечей. Хутор Михайловский прилегал к северной опушке Неплюевских лесных дач — естественному продолжению Хинельских лесов.

С этой станцией у меня были связаны и личные воспоминания. Всем, кому приходилось ехать в московском поезде на Киев, станция Хутор Михайловский, наверно, хорошо знакома. После утомительной езды через глухие и однообразные заросли лесов вы останавливаетесь ясным утром на уютной и веселой станции. Сквозь пышную зелень тополей и акаций вы видите белые хаты, золотистые шляпы подсолнухов, цветущие георгины. И не успеете вы сойти на перрон, как оживленно-веселая толпа женщин и девчат, одетых в расшитые сорочки, наперебой предлагает купить у них вишни, черешни, топленого молока, жареного куренка. Черноокая проводница или кондуктор с висячими усами любезно сообщает вам, что стоянка двадцать минут, и если вы все еще не догадались, куда приехали, непременно подскажут:

— Отсюда начинается Украина!

Для меня Хутор Михайловский, помимо того, был еще и предпоследней остановкой перед моей второй родиной — городом Шостка, где я женился, где появился на свет мой сын Славик…

Об этом я рассказал капитану Гудзенко. Он тоже проезжал в мирные дни эту станцию и хорошо запомнил крупные сладкие вишни, которыми она славилась.

Хутор Михайловский знаменит был еще и тем, что там находился один из лучших рафинадных заводов нашей сахарной промышленности.

Гитлеровцы, заняв Хутор Михайловский, обратили территорию рафинадного завода в кошару — то есть в лагерь для военнопленных. Тысячи советских граждан и раненых воинов умирали в этом лагере медленной, мучительной смертью от истощения и жажды, сходили с ума. Каждый день гитлеровцы пачками расстреливали людей, выводя их за колючую проволоку.

С наступлением зимы оставшиеся в живых пытались спастись от холода в норах, вырытых ими на территории завода. Но гитлеровцы выгоняли всех на мороз. Штабеля трупов заполняли корпуса сахарного завода. Немногим свидетелям этого ада удалось вырваться и бежать в леса, к нам. Чтобы скрыть следы своих злодеяний, гитлеровцы облили бензином трупы пленных, сожгли их и обрушили на них заводские постройки. Лагерь был переведен в другое, более безопасное место. Отомстить гитлеровцам за их зверства было заветной думой каждого партизана.

«Да, на очереди Хутор Михайловский. Надо побывать там во что бы то ни стало!» — думал я.

— А что мы о Хуторе знаем теперь? — спросил я Гудзенко, имея в виду данные об оперативной обстановке.

— Почти все, что необходимо, — не спеша ответил Гудзенко. — Я уже собрал кое-какие данные. Там неполный батальон немцев. Богатый склад с оружием. На станции — эшелоны с военным имуществом. Есть смысл разгромить первое, захватить второе и уничтожить все остальное. Это будет ударом по магистрали и расширением нашей территории до Десны, до Новгород-Северского.

Гудзенко приподнялся, стряхнул пепел над пепельницей и сказал:

— Не сомневаюсь, что вы согласитесь пойти на Хутор, но как отнесется к этому Фомич?

— Линия райкома известна: расширять партизанский край, и, конечно, Фомич согласится. Нужно привлечь к этому делу и Ямпольский отряд, хотя бы в роли проводников. Они должны знать и Неплюевские леса, и Хутор. Я поговорю об этом с Красняком.

— Только осторожнее! От местных людей иногда вред бывает из-за болтливости, — предупредил Гудзенко. — Успех нашей операции возможен только при абсолютной внезапности. Вот план, схема, — продолжал он. — Смотрите: гарнизон расквартирован вот в этих зданиях, в деревообделочном комбинате и заводоуправлении. Здания кирпичной кладки. Если подвести две гаубицы, то мы их развалим прямой наводкой. Вот сведения командира батареи. От опушки Чуйковского леса до казарм полторы тысячи метров. Отличный обзор и обстрел. Полная возможность стрелять прямой наводкой. Все расстояния измерены, завизированы, а цели привязаны к возможным огневым позициям.

Гудзенко с дивана пересел на стул и, пользуясь схемой, объяснил мне свой предварительный план операции.

Меня интересовало и беспокоило, сумеем ли мы поставить гаубицы на опушке, допустят ли нас туда немцы. Кроме того, я рекомендовал поставить гаубицы на лыжи. Гудзенко согласился со мною. Он сказал:

— Вы правы. Мои артиллеристы пока пользуются только подсанками, но это ненадежно. Завтра же начнем делать. За дубом здесь дело не станет, и кузница тоже своя.

Заводская кузница лесокомбината вместе со столярным цехом работала в три смены. Рабочие получали от партизан тройной паек хлебом и салом. Они ковали коней, оборудовали сани и даже ремонтировали оружие. Мастера отлично выполнили мой заказ, сработав для пушек лыжи с обоюдозагнутыми носами. Они привинтили лыжи к колесам пушек, подогнали вместо передков прочные подсанки со шворнем. В таком виде орудие мгновенно переводилось из походного положения к бою и способно было легко передвигаться по снегу вперед и назад; при переходе на походное положение достаточно было положить лафет на подсанки и пропустить через дыры шворень.

— Теперь подумаем об участниках операции, — сказал Гудзенко. — У меня три роты по шестьдесят и гаубичная батарея. У вас?

— Три стрелковых взвода, пулеметный и противотанковая батарея, — ответил я.

— А снарядов?

— Бронебойных пятьсот, осколочных — тысяча.

— Впрочем, вооружение даже не главное, — перевел разговор в старое русло Гудзенко. — Главное — действовать по-суворовски. Сам погибай, а товарищей выручай. Особенно важно помнить это теперь, когда мы будем действовать с вами вдали от лесокомбината.

Мы разработали с капитаном Гудзенко подробный план операций: начать артиллерийский налет в 7.00, выйти на исходное положение ночью; наши обозы должны были для этого пройти по бездорожью не менее 20 километров при особенно глубоком снеге в условиях малопроходимого леса.

При этом моя группа и часть ямпольского отряда должны еще были сделать по бездорожью обход железнодорожного узла и тем незаметно отрезать противнику отход на Ямполь и в Середино-Буду.

Переход для моего отряда казался непомерно трудным, но долгая зимняя ночь и добрые кони всегда содействовали партизанам.

— Теперь — о сроке, — сказал Гудзенко.

— В воскресенье, конечно, — отвечал я, подумав, — двадцать третьего февраля.

— Блестящая идея! Мы словно ознаменуем двадцать четвертую годовщину Красной Армии!

Группенфюрер Штумм — начальник отделения гестапо Хутора Михайловского — был, по его убеждению, представителем «высшей расы». Блондин, с воловьими глазами и выхоленным мясистым лицом, он со всеми вел себя надменно и нагло. Его видели всегда в сопровождении серо-бурого пса, помеси овчарки с диким волком, который верно охранял своего господина. Штумм был грозой и палачом лагеря военнопленных. После ликвидации лагеря Штумм пытался насадить в Хуторе и вокруг него полицию, но никто из рабочих и служащих не пошел к нему, и Штумм за это мстил населению. Он поставил себе целью ликвидировать в Хуторе не только советский актив, но и каждого, кто был патриотически настроен.