— Вста-ать! Смир-р-но!..

Я был убежден, что эти два слова, если только они дойдут до сознания солдата, подействуют на него магически.

Так и произошло. Николай вскочил, но тут же, не в силах выпростать из кожуха своих рук, не устоял и упал. Я помог ему подняться и начал быстро растирать снегом его лицо.

— Что вы?

— А ну, на месте бе-е-гом!..

Николай начал неуклюже топтаться.

— Сильней, скорей, локтями работай! — подгонял я сержанта, чувствуя, что согреваюсь при этом и сам. Потом мы расчистили снег и, наломав сухих веток, развели небольшой костер.

— Теперь до лета не сунься к фронту, — сказал Баранников.

«Зима только что началась, — думал я, — до весны в здешних местах еще полгода, и немыслимо все это время, когда идут решающие сражения под Москвой, ничего не делать».

— Нет, — сказал я, — лета ждать невозможно! Нужно уходить отсюда к лесам…

— Это как же? — не понял Николай. — Выходит — спиной к фронту?.. Ладно ли будет так, товарищ капитан?

Я любовно оглядел этого простого парня, честного солдата, который даже тут, в тылу у противника, боится одного: быть спиной к фронту.

— Фронт сейчас всюду, сержант Баранников, — сказал я. — А мы не медведи, чтобы лезть на рогатину.

Я вынул из кармана листовку, подобранную неделю назад в поле. Политуправление фронта обращалось в ней ко всем оставшимся в тылу врага с призывом переходить фронт или присоединяться к партизанам.

— Возьми, прочитай, сержант, еще раз.

— Где же они — партизаны? — сказал Баранников, читая листовку. — Отмахали мы тысячу, а то и больше верст — и ни одного не видели.

— Значит, плохо смотрели, да и шли мы степным краем, а вот недалеко Брянские леса, там они наверняка действуют.

— А если и там не найдем? — спросил, недоверчиво улыбаясь, Николай.

— Не найдем партизан, — найдутся люди, которых мы сделаем партизанами. Согласен, что ли?

Баранников рассмеялся:

— Вот на это согласен! Только, ой, незнакомо для меня это дело! Может быть, неподходящий я для этого!

— Очень даже подходящий. Тебе на роду написано быть партизаном!

О партизанах Брянских лесов я слышал мимоходом от местных жителей на Сумщине, а более подробно — от одного старика, который приютил нас на двое суток, когда мы шли к Курску. Звали этого старика Артемом, а по фамилии — Гусаковым, Он жил на небольшом выселке, как раз на меже между Сумской и Курской областями. Он принял нас как родных, подарил Николаю кожух своей жены, сказав при этом: «Не жалей для добрых людей, стара́я, обойдешься моим, а хлопцам далекая дорога». Мне Артем дал рукавицы, теплые носки, табаку.

Полмесяца назад Артем возвратился из Щигров. Там он под расписку оставил колхозный скот и вернулся домой. Но от Курска он уже шел по территории, захваченной оккупантами. Линию фронта перешел без особых трудностей.

— А прочной линии еще и нет, — уверял Артем, — фашисты пока укрепились по селам, я обходил их полями, шел скоро. Земля сухая: ни снегу, ни грязи. Не хотел оставить Никифоровну одну у врагов.

Артем уверил нас, что перейти фронт на этом участке — дело нехитрое. Он многих направлял туда. С его слов я записал точный маршрут.

Но все оказалось сложнее, чем мы предполагали. Под Москвой и Тулой фашисты наткнулись на непреодолимое сопротивление наших войск. Там перемалывали их солдат так быстро, что командование не успевало подвозить пополнение. Наконец, их армии были наголову разбиты и отброшены мощным контрударом советских войск на сотни километров. Во избежание катастрофы немецкое командование поспешило перейти к позиционной обороне, усилило бдительность в тылах и на фронте, ввело свирепые законы, запрещающие передвижение жителей от одного села к другому. А тут наступила зима, она еще более усложнила нашу задачу, и все это привело к тому, что мы теперь вынуждены были обращаться за помощью к тому же Артему Гусакову.

Расстояние от истоков Сейма до шляха Севск — Глухов, где жил Гусаков, нам удалось пройти легко и быстро.

Уже тут, в каких-нибудь ста километрах от линии фронта, тыл оккупантов был оголенным и слабым. Многие глухие села, гнездившиеся вдоль оврагов и балок, наполненных снегом, были свободны от гарнизонов противника.

Население открыто проклинало грабителей, резало скот, прятало под снегом зерно, муку и пожитки. Ребятишек, одетых в рванье, да голые стены — вот что увидели мы в те дни… А еще так недавно хлебосольно и весело было в богатых курских избах.

К исходу третьих суток мы перешли Глуховский шлях и оказались в деревне Выселки-Святище, у Гусакова.

Он не удивился нашему приходу, спокойно сказал:

— Не прошли, и не дивно. Дают им туляки да сибиряки жару… Слава богу, побили! Ночевал у меня вчера один фриц, с обоза при бомбежке утек, все бросил и конячек покинул. Стоит наша Москва нерушимо, не взять им ее! А сколько их пораненых, мороженых? Весь Глухов и Рыльск забиты ими. Да и то, правду сказать, в соломенных чоботах по нашим местам не сунься.

Артем весело засмеялся.

— Да вы раздевайтесь, хлопцы! Вот Никифоровна вече́рять нам приготовит. Притомились, поди, крепко!

В соседней комнатке у стола сидела молодица. Она держала на руках ребенка. Он еще не совсем твердо стоял на пухлых ножках и все тянулся к лампе. Золотисто-бледный свет падал на красивое лицо женщины, на ее пышные волосы. Занятая ребенком, она ни кого и ничего не замечала.

— Племянница Аня, — негромко проговорил Артем. — Муж в первых боях загинул, а она вот осталась с малюткой, да и не знает покоя, все пристают. Сбежала к нам из села, скрывается.

Артем махнул рукой а грустно добавил:

— У каждого свое горе.

За те десять дней, что прошли со дня нашего знакомства, Артем заметно изменился. Узкое правильное лицо его вытянулось еще больше, впалые щеки заросли темно-рыжей щетиной. Но карие глаза, часто щурившиеся под густыми бровями, по-прежнему смотрели проницательно.

Артем заправил вторую керосиновую лампу: на дворе уже совсем стемнело. От неяркого, плоского язычка пламени все предметы в комнате словно подернулись легким желтоватым туманом. Неподалеку от меня стоила этажерка с книгами и какими-то вещами, а на ее верхней полке я увидел фотографию молодого большеглазого человека с открытым, мужественным лицом. Я чуть привстал, чтобы лучше разглядеть черты незнакомца. Артем заметил мое движение и кашлянул. Я поймал его взгляд: он был также устремлен на эту фотографию. И, может быть, для того, чтобы отвлечь меня от этого снимка и избежать расспросов, Артем поспешно закурил, а затем протянул кисет и мне.

— Выручайте нас, Артем Михайлович, — сказал я, поблагодарив старика. — Подскажите, как найти партизан.

— Так их и искать нечего… — он погасил спичку. — Вчерашней ночью по шляху проехали. Много. И пешие, и вершники, и на санях танки везли.

Я рассмеялся.

— Ей-богу, не брешу! — засмеялся и Артем, — Так люди говорили, кажут, сани велики, а на них танки брезентом накрытые. Во как!

— Вы, конечно, знаете, как попасть к ним? — спросил я.

— Люди скажут, — неопределенно ответил Артем, прищурившись.

— Артем Михайлович, далеко ли до них? Отвезите нас к ним, помогите!

Артем задумался:

— Хлопцы вы добрые, только… Каратели появились: в Барановке людей постреляли, на дорогах прохожих убивают…

— Вот потому-то, Артем Михайлович, и просим. На подводе удобнее, — возьмем пилу, топоры, будто по дрова едем, — уговаривал я старика.

— Так-то оно так, — тянул он, — да ведь нарвемся на карателей, а у вас в карманах тяжелым чем-то постукивает. Вот в чем дело, — он поглядел на меня и, отведя взгляд, начал чесать свой затылок.

— Ну, это не так уж худо, — буркнул молчавший до этого Николай. — Нарвутся — взорвутся!

— Вот это любо! — с жаром произнес Артем. — У меня Петро такой же! — и осекся. Я заметил, что взгляд его при этом скользнул по фотографии, стоявшей на этажерке.

Никифоровна, укоризненно покачав головой, погрозила мужу пальцем.