— Хальт! Ком, ком! — и немец, показавшийся над яром, выстрелил.

В то же время из-за сарая выбежал полицай в длиннополом, не по росту, пальто и в немецкой пилотке. Он повелительно крикнул:

— Назад! Бегом!

Сергей и Мишка остановились. Полицай подбежал к ним и, тыча стволом в Карманова, спросил:

— Тебе сколько лет?

— Семнадцать, — ответил Мишка.

— А тебе?

— Двадцать два, — ответил Пузанов.

— Женат?

— Женатый…

— Вот и дурак, что удираешь… Женатые, самостоятельные нам нужны…

— Кому это — вам? — спросил недоверчиво Сергей.

— Нам! Кого видишь! Мы, брат, по душам поговорить приехали… Хочешь, на службу примем? — И полицай, пытаясь казаться своим, предложил: — Кури, хлопцы!

— Я не курю, — буркнул Сергей.

— И я тоже, — соврал Мишка.

— Э-э, да я вижу: вы — тоже волки с зубами! — И, зло прищурившись, передразнил: — Не ку-р-р-ю-у… Недоноски паршивые… — Затем, вскинув автомат, прошипел: — Марш в клуню!

На улице конвоируемых обогнала подвода. Двое полицаев везли на подсанках железную бочку, как видно, с бензином.

Возле клуни толпились жандармы. Они держались особняком и лишь изредка отвешивали «образцовые» удары прикладом, вталкивая людей в клуню.

Втянув головы в плечи, друзья готовились принять неизбежные удары.

— Марш-марш! — зарычал немец и замахнулся. Парни метнулись к дверям и, нырнув под ноги односельчан, очутились посреди клуни…

— Меня гад-гитлеровец достал прикладом! — яростно и глухо сказал Пузанов.

Мишке видно было, как побагровели от злобы лицо и шея Пузанова.

— А мне по затылку досталось от полицая, — сообщил Мишка. — Что будем делать?

Сергей еще злей выругался. Горячо дыша в Мишкино ухо, он говорил:

— Только бы вырваться… не таких фонарей навешаем. Они еще узнают барановцев… Буду их руками душить! Зубами грызть! Только бы… не сдохнуть сейчас в этом сарае…

Протиснувшись между людьми в угол, Сергей нашел в клуне своих — мать, жену, тетку.

В это время открылась дверь клуни, и рябой верзила с ярко-рыжим чубом, зачесанным на выбитый глаз, размахивая немецким автоматом, заорал, обращаясь к людям:

— Пах-х-аны!.. После моей речи всякие слова — утиль! Известно нам: скрываются меж вами коммунисты и партизаны. — Он оглянулся на посиневших и хмурых жандармов. Те одобрительно закивали головами: ё-ё!

— Или вы укажете их нам, или все вы… — Тут чубатый перечислил матерей и богов, каких знал. — Или… все вы — сволочи! — сорвавшись на визгливых нотах, добавил: — Никто отсюда живым не выйдет!..

Рябой уставился свирепым бычьим глазом на перепуганных людей.

— Н-н-ну… — скрипнул он зубами и щелкнул затвором.

Люди молчали, пронизывая карателей ненавидящими глазами…

— Со мной — в молчанку играть? — еще злее прохрипел одноглазый и, подскочив, ударил кованым сапогом колхозного завхоза Троицкого.

Передние ряды отшатнулись, люди ахнули.

— Хватай их! — дико заорал одноглазый.

Полицаи кинулись в клуню, замахиваясь прикладами и пиная людей. Выхватив человек двадцать мужчин, они погнали их на бугор, стреляя и матюкаясь.

Клуню снова закрыли и подперли снаружи чем-то тяжелым.

— Чего они задумали, разбойники? — прошептала жена Сергея и припала к нему, дрожа всем телом.

— Перестань! Что всем, то и нам будет! — мрачно ответил Сергей.

Но когда на бугре, за клуней, дрогнул морозный воздух от винтовочного залпа и на снег упали расстрелянные, мать Сергея засуетилась:

— Сереженька, голубок мой… Приютись под стенку. Мы на тебя сядем… Укроем. Может, спасем. А стрелять будут, изверги, так пусть уже меня, старуху, первую…

От дверей кто-то с ужасом выдохнул два слова, которые, как электрический ток, пронизали каждого:

— Бензин подвозят!..

Толпа сжалась, замерла. В напряженной тишине глядели в светлые щели дверей и стенок клуни десятки остановившихся глаз.

— Топоры бы иметь… под полою, а теперь — поздно… — вполголоса простонал Троицкий…

И как эхо передалось это слово многими:

— Поздно… поздно…

Послышались рыкающие раздраженные голоса. Было видно, как немцы били прикладами двух полицейских.

— Крепитесь, братцы! Бензин у них по дороге вытек. Глядите: везли бочку пробкой книзу. Пьяные… Теперь их за это в приклады взяли…

— Идут!

Все разом отхлынули: дверь широко раскрылась. Один из полицаев, дыша самогонным перегаром, проговорил, указывая на бугор:

— Будете запираться, все на свалку пойдете! Приказано объявить решение начальника жандармерии: вы — скот и мусор. Сто барановок расстреляем, но сто первую вышколим, проучим… А сейчас отвечайте мне: Паршкова Дарья здесь?

Дарья, молодая женщина, известная как связная подпольного райкома, дрогнула. Но ее заслонили другие.

— Не тикни…

— Я спрашиваю: Паршкова Дарья тут?

Но барановцы снова молчали… Грохнул выстрел, с крыши свалился ком снега. Женский голос выкрикнул:

— О боже!

Снова появился рябой. Он отшвырнул пьяного полицая в сторону, и человек семь вошло в клуню.

Грубо расталкивая людей и оглядывая каждого, рябой склонился над матерью Пузанова:

— На чем сидишь, паханша? — толкнул он стволом винтовки старушку.

— Я старая, сынок, больная, — залепетала перепуганная Пузанова.

— Я вылечу! — рыкнул полицай и отшвырнул старушку.

Сергей невольно приподнялся.

— Ты чего, партизанская морда, ховаешься?

Побелевший Сергей не знал, что ответить одноглазому.

Тетка Пузанова, разбитная и находчивая женщина, заголосила:

— И-и-и, Христос с вами! Какой он партизан? Это Сережа! Да он только из тюрьмы воротился…

— Из кичмана?

Полицейский кольнул острым глазом.

— В каких местах припухал?

Сознание вернулось к Сергею. Он действительно был осужден за драку с товарищами и отбывал принудительные работы.

— В Бутырках… и в Архангельских лагерях, — врал Сергей.

— А погорел на чем? — переспросил рябой, прожигая одиноким глазом.

— За револьвер засыпался… Судили на всю катушку… — отвечал Сергей жаргоном уголовников, сообразив, с кем имеет дело.

— Так ты, выходит, и взаправду — из работяг? А под подолами прячешься… Эх ты!.. Кури, друг по жизни! — И одноглазый протянул Сергею серебряную «протабашницу».

Сергей опустился на обрубок дерева и, скрутив неумелыми, трясущимися пальцами цигарку, прикурил, глубоко затягиваясь, хотя и не был курящим.

После расправы на бугре в селе начался повальный грабеж. Загорелось несколько хат. Пьяная банда карателей разбрелась по селу, а когда стемнело, поспешила удрать из Барановки, оставив людей в клуне.

Ночью барановцы разошлись по своим ограбленным, выстуженным хатам. Никому не спалось. Сергей и Мишка отогревались в теткиной хате. Пришли к ним и другие дружки — сын завхоза Троицкого и Володя Шашков из соседней деревни Муравейной. Комсомолия совещалась в эту ночь: как быть, где искать помощи, куда податься?..

— Их не найдем, конечно, в Барановском лесу, — говорил убежденно Сергей.

— Почему же конечно?

— Уж будь покоен! Ушли далеко!

— А я еще с осени кое-что знаю… — многозначительно сообщил Карманов.

Он втайне надеялся, что приведет друзей прямо к партизанам в землянку, на которую натолкнулся однажды в Барановской роще и, догадавшись, что землянка — база Фомича, никому не говорил об этом.

— Вот уйдем в лес — и все тут…

— А если жандармы там? — возразил Сергей. — Я с ними лично познакомился… Чтоб им…

— Ну так что?

— Никто теперь в лесу запросто не бывает, — поучительно заметил Сергей, и друзья еще крепче задумались.

Приехавший отряд выручил барановскую молодежь. Фомич тут же принял решение — выкопать из земли оружие и боеприпасы, забазированные райкомом на огороде Артема Гусакова, И еще до рассвета Петро, сопровождаемый Кармановым, Шашковым и тремя братьями Пузановыми, привез в Барановку тридцать винтовок, ящики с патронами и ручными гранатами.

Днем отряд Фомича прибыл в Хинельский лесокомбинат.