Кира Борисовна накинула на плечи куртку, медленно пошла вдоль знакомого обрыва. Сзади, похрустывая валежником, двинулся маленький дежурный кибер. Кира Борисовна подождала, пока он ее нагонит, нагнулась и что-то отключила на его холодном брюшке. Он тотчас же погасил свет, повернулся и побежал обратно к своему ПАБу.
Внизу бесшумно, лишь изредка пришептывая и причмокивая, словно во сне, текла река. Кира Борисовна знала, что берег сейчас круто пойдет вниз. Она знала здесь все, хотя была всего один раз и целых пять лет тому назад. Но была она здесь с Арсеном. Здесь. Именно здесь.
Кира Борисовна остановилась.
Тяжелые пушистые лапы двух елей подымались четко и безобъемно, как будто приклеенные к светлеющему, желтовато-зеленому, словно шкурка спелого антоновского яблока, рассветному небу. И от одной ветви к другой, чуть наискось, спускалась осенняя невидимая паутинка, на которой, сказочно паря в воздухе, замерло несколько опаловых капель тяжелой ночной росы.
И паутинка и капли - все это было точно так же, как и пять лет назад; только тогда она сделала шаг вперед - и паутинка легла на лоб, и одна капля побежала по виску, покалывая ночным холодом и исчезая. И тогда Арсену, наверное, показалось, что Кира остановилась затем, чтобы он, наконец, сказал ей, что дальше сказать будет еще труднее, потому что дальше лес кончался и шло совсем пустое поле. И он тоже остановился и сказал, наконец, с трудом разжимая губы:
- Я люблю тебя...
Он не должен был, не смел говорить ей этого, но без этого он не мог улететь; и еще многого он не должен был, потому что те, кто улетел перед ним, не вернулись; но он не хотел и не мог без этого, и она никогда не простила бы ему, если бы все было иначе.
И он улетел - и тоже не вернулся.
Кира Борисовна подняла руку - оборвать паутинку, чтобы не легла она на лоб. И остановилась.
Сейчас здесь все еще по-прежнему. Но пройдет еще десять лет, вытянутся и сомкнут свои ветви деревья, и негде будет опуститься желтенькому осеннему паучку; а потом лес уйдет вниз, на равнину, и уже не найти будет даже этого места.
И тогда Кира Борисовна достала маленькую коробочку фона, настроилась на свой ПАБ и вызвала дежурного кибера.
Он вынырнул из-за темных шелестящих вершин и, опустившись неподалеку, подполз к Кире Борисовне, ожидая дальнейших указаний.
Кромка неба становилась все светлее. Еще немного, и лес потеряет всю свою сказочность, и станет видимой паутинка, и поздние осенние птицы нарушат предрассветную тишину.
Кира Борисовна присела над кибером и привычно настроила его на программу предварительной фиксации обстановки - совсем как в начале всех археологических поисков.
Кибер покрутил головой, подполз к последним деревьям, застрекотал стереокамерой. Щелчки, легкое шипенье, свист - взяты пробы воздуха, грунта, образцы флоры. Гибкие щупальца сняли с ветвей паутину и, не уронив ни одной капли росы, поместили ее в прозрачный футляр из синтериклона для лабораторного анализа, обеспечивающего предельно точный выбор заменителя. Затем наступила тишина - записывалась фонограмма.
Кира Борисовна постояла еще немного, а потом, не дожидаясь конца выполнения программы, повернулась и тяжело пошла прочь.
А потом запросы в Комитет Космоса, пленки с ЕГО голосом, записи последних сообщений с исчезнувшего корабля... И работа, кропотливая работа, когда каждый шаг проверяется воспоминанием, а оно капризно и все чаще становится неуловимым.
И все отошло на второй план: исторические композиции, и хорошие девчонки, так помогшие в нестерпимом - до невозможности скрыть - горе, и даже Алешка.
Вечера, ночи только ради того, чтобы вернуть из прошлого, остановить, остановить всей своей волей и всем своим могуществом то неповторимое мгновенье, которое было воистину прекрасно.
Вспыхнуло зеленое табло: "Аппаратура к опыту готова".
Убрались манипуляторы. Потемнели и заволоклись непрозрачной дымкой окна. Кира Борисовна подошла к экспериментальной камере, чуть помедлила и переступила ее порог.
Запах хвои и хрусткий надлом сухой ветки. Взметнувшаяся в яблочное небо щетинистая лапа ели с тугими иголочками-растопырками. Неуловимая возня просыпающихся и вновь засыпающих обитателей леса. И эти капли росы, неподвижно висящие в воздухе на невидимой синтериклоновой паутинке.
Кира Борисовна сделала шаг вперед, и эта паутинка упруго легла на ее лоб, и тяжелая капля побежала вниз по виску, и уже совсем неподдельный, живой, ЕГО голос прошептал, согревая дыханьем волосы:
- Я люблю тебя...
Горло перехватило, и Кира Борисовна присела на жесткий мох, обхватив колени руками, и вверху, в том небе, которое еще не было тронуто рассветом, трепыхалась от холода огромная, не замеченная тогда звезда. И мгновенье, прекрасное мгновенье горького человеческого счастья наполняло весь мир чудом своей бесконечности...
...Что-то легкое ударило, в стекло и, зазвенев, отскочило. Кира Борисовна поднялась, подошла к окошку и распахнула его.
- Ты, Алешка? Ну, что тебе?
Алешка ничего не говорил, а только поднимал правую руку, на ладошке которой лежало что-то коричневое и безобразное.
- Что это там у тебя? Брось сейчас же.
- Это лодка, - с гордостью сказал Алешка, - я ее из коры вырезал. Сам.
Кира Борисовна помолчала. Странно было все это: лес, а потом сразу пятилетний Алешка, и его лодка...
- Вынь другую руку из кармана.
Алешка вынул и спрятал ее за спиной.
- Это что? Порезал все-таки?
- Подумаешь, - сказал Алешка, - и не больно.
- Когда ты все это успел? - с горечью спросила Кира Борисовна.
- А сейчас, - сказал Алешка, - пока ты работала.
И сунул порезанный палец в рот.