Владимир Николаевич НИКОЛАЕВ

БУГОРОК

- Салажонок-то наш опять распотешил, - сообщил мне, взбегая по трапу в ходовую рубку, электрик Толя Зайцев.

Даже не салагой, а салажонком звали у нас на ледоколе Мишу Беркутова. Его зачислили в экипаж перед самым выходом в рейс вместо внезапно заболевшего матроса.

По правде говоря, капитан очень не хотел брать Мишу. У него еще и аттестата нет. После восьмого класса пристроился Миша в какую-то мастерскую учеником слесаря. Но к сухопутному делу, уверял он, у него никак душа не лежала - все в море тянуло. Упросил капитана. И обещал в вечерней школе заниматься. Честное комсомольское дал.

Рейс у нас был трудный, последний в этой навигации. Предстояло идти на удаленные арктические острова, где зимуют полярники, доставить туда продовольствие, научное оборудование, почту, газеты и самые последние кинофильмы, чтобы долгую полярную ночь не так тяжело коротать было.

После нас никто уже к полярникам не зайдет. Все пути к островам закроет непроходимыми льдами лютая арктическая стужа.

Мы и то едва пробились к некоторым зимовкам. В бухтах и заливах на мелководье такой лед образовался, что к островам и не подступишься. Приходилось бросать якорь мили за полторы - за две от берега и доставлять груз где на шлюпках, а где по льду на волокушах или просто на спине. Всем доставалось как следует, а нашему салажонку, должно быть, больше других.

Осенью в арктических морях ледяные штормы гремят. Холодно, весь корабль в сосульках, только успевай скалывать. И качает так, что не всякий бывалый моряк выдерживает. Салажонка нашего на другой же день после выхода в рейс уложило. И потом парень страдал - ходил зеленый, несмотря на уговоры, ничего в рот не брал и все спрашивал:

- Неужели от этой проклятой морской болезни никакого лекарства нет?

Ему отвечали, что к морю привыкнуть надо. Когда организм приспособится, тогда уж никакая качка не страшна.

Миша привыкал к морю с трудом. И качки вроде бы нет, а его все мутит.

- Плохо твое дело, парень, - сказал как-то Мише боцман Петрович, - не всякий к морю привыкает.

Миша понимал, что это значит: не привыкнешь - с морем распрощаешься. А этого он даже представить себе не мог. Поэтому горячо уверял боцмана:

- Я, Петрович, вот увидите, обязательно привыкну.

- Кабы от твоего желания это зависело... Тут вся закавыка в том, примет ли тебя море...

- Почему не примет? Интересно, всех принимает, а меня вдруг не примет?!

- С чего ты взял, что всех принимает? - возражал боцман. - Знаменитый английский адмирал Нельсон хуже тебя от морской болезни страдал. До конца дней своих так от нее и не отделался.

- А все-таки плавал? - В голосе Миши пробилась радостная надежда.

- Плавал. И воевал. И победы великие одерживал, - согласился боцман.

- Вот и я плавать буду, - настаивал Миша.

- Будешь и ты беркутом, если силенка в тебе имеется, а пока, салажонок, терпи, - заключил боцман и пошел по своим делам.

Терпеть Мише не хотелось.

- Во времена Нельсона медицина слаба была, - рассуждал он, обращаясь к матросам, - а теперь не только морскую болезнь, но и саму смерть побеждают. Наверно, есть средства и от укачивания, только вы не знаете.

- Почему не знаем? - отозвался штурвальный матрос Сенюшкин. - Я, например, давно знаю. Да только мне такое средство ни к чему. И ребята в нем не нуждаются.

- Какое же? - загорелся Миша.

- Средство это народное, - лукаво начал Сенюшкин, - не все в него верят. И помогает, надо сказать, не всем. Мне помогло здорово. Я хуже тебя мучился, а вот, видишь, излечился. Как рукой сняло.

- Что за средство? - нетерпеливо допытывался салажонок.

Штурвальный отозвал Мишу в сторонку и, понизив голос, сообщил, что от морской болезни можно избавиться, если пожевать тины с якоря.

Миша заподозрил было в словах Сенюшкина подвох, но очередной шторм так вывернул парня наизнанку, что он готов был якорь грызть, не то что тину.

С тех пор, как только начинали выбирать якорь, Миша всегда у самого форштевня* крутился. Черная лапа якоря обычно показывалась из зеленой пучины чистая, гладкая, полированная, как будто ее на дне кто-то старательно надраивал. Никакой тины не цеплялось, разок только две-три водоросли приклеились, да и то свалились в воду, когда якорь при закреплении качнулся.

_______________

* Ф о р ш т е в е н ь - нос корабля.

Не выдержал Миша и взмолился, чтобы ему тины со дна достали. Тут все и раскрылось. Хохотали так, как, наверное, и запорожцы не хохотали, когда сочиняли свое знаменитое письмо турецкому султану.

Миша, конечно, обиделся; но не надолго. И урок ему, видимо, как следует не запомнился. Вскоре он еще раз всех до упаду насмешил.

Было это под вечер, когда в кубрике собирались спать. Хотя в Арктике люди и привыкают к страшным холодам, но тепло любят. Поэтому топят здесь жарко. В кубрике у нас от этого душновато было. Так вот, когда мы укладывались спать, тот же штурвальный Сенюшкин взял за угол свою подушку, закинул ее, как мешок, за спину и направился к выходу.

- Куда, Иван Степаныч? - поинтересовался Миша.

- Душно тут. Пойду улягусь на клотике. Там благодать: воздуху сколько угодно, - с серьезным видом ответил Сенюшкин.

- Можно, и я с вами? - оживился Миша.

И тут неожиданно для парня грохнул такой взрыв смеха, что даже переборки задрожали. Оказывается, Миша не знал, что клотик не топчан, не диван, а верхушка мачты. Туда и забраться-то не так просто.

Салага - это салага, а не матрос еще. Многого не знает. Поживет, послужит - во всем разберется.

А пока Миша Беркутов не стал матросом, он еще позабавит нас. Поэтому я сразу поверил Толе Зайцеву и поспешил в кубрик, чтобы узнать, чем же на этот раз распотешил всех салажонок.

Когда я спустился в кубрик, там уже царило веселье.

Надо сказать, что после того, как мы побывали у зимовщиков Северной Земли и взяли курс на юго-запад, корабль наш попал в ледяные заторы и потерял гребной винт. Без винта двигаться нельзя. Пришлось на время ремонта лечь в дрейф.

На лед спустили трап и, пользуясь тем, что еще не наступила полная полярная ночь - солнышко с часок каталось у кромки горизонта, а розовая заря сияла и подольше, - все свободные от ремонта выходили на прогулки, иные даже вздумали на лыжах побегать.

Погода стояла ясная, тихая, хотя и морозная. Многие успели обследовать ближние и дальние торосы, любители фотографироваться приметили наиболее живописные места.

Всем приятно было поразмяться, на корабле особенно некуда ходить да и, откровенно говоря, надоедать стало плавание: скоро месяц, как в море вышли.

Зачастил на прогулки и наш Миша. Еще бы! В Арктике он первый раз, и на дрейфующих льдинах ему бывать не приходилось. Все тут интересно, все в диковинку. Увидел как-то моржа в полынье, так и конца рассказам не было. Уж кому он только не говорил, какая изумленная морда у моржа была, когда на Мишу смотрел, и как с пушистых моржовых усов вода стекала! Миша по секрету уверял даже, что тот морж, которого он видел, чем-то похож на нашего боцмана. И это ему казалось особенно удивительным.

Мы-то моржей много видели на своем веку. И знали, что всякий круглолицый человек с опущенными книзу пушистыми усами действительно чем-то немного напоминает моржа. И моржи выглядят всегда изумленными оттого, что на бесстрастной черной морде особенно выделяются круглые, широко раскрытые глаза.

Миша все видел первый раз, всему удивлялся. Со всяким это бывало.

Плохо только, что Мише в одиночку по льду разгуливать понравилось. В Арктике всегда начеку надо быть и лучше друг за друга покрепче держаться. Но ведь и до этого не сразу своим умом дойдешь. Жизнь должна научить.

Кажется, сегодня и получил такой урок Миша. Вышел он на прогулку неторопливо, вразвалочку - морскую походку осваивал, чтобы на берегу, когда вернется, все видели: бывалый моряк идет. Вышел вразвалочку, а возвращался рысью. И произошло это так.