И тут перед Филиппом забрезжила истина. Расплескав кофе, он задрожавшей рукой отставил чашку. Духи. Кофе. Сигарета...

- Шляпу, - задыхаясь выговорил он. - Дай шляпу. Мне надо в лабораторию.

По дороге ему становилось все хуже и хуже. Во дворе его едва не стошнило от запаха сырости и гнили. Соседский пес испускал благоуханье целой собачьей своры. День выдался сырой, дождливый, и в автобусе стояла духота, как в раздевалке для спортсменов после труднейших состязаний. Рядом плюхнулся мутноглазый субъект, и Филиппу разом припомнилось, как студентом он ради заработка чистил чаны на пивоваренном заводе.

- Пррекррассссное утро, док? - выдохнул мутноглазый. Он еще, вдобавок, позавтракал чесночной колбасой! Филиппа замутило, и со стоном облегчения он вывалился из автобуса у ворот лаборатории.

На лестнице он встретил Джейка - тот был бледен как полотно.

- Привет, - еле выговорил Филипп. - Отличная погода.

- Да-а, - ответил Джейк. - Погода отличная. А ты... э-э... как ты себя чувствуешь?

- Отлично. - Филипп с напускной деловитостью открыл инкубатор, где хранились колбы с вакциной. Но тотчас вцепился в край стола так, что побелели суставы. - А почему ты спрашиваешь?

- Просто ты сегодня неважно выглядишь.

Они молча уставились друг на друга. Потом, точно по сигналу, взглянули в дальний конец лаборатории, где за перегородкой помещался кабинетик Коффина.

- А шеф уже пришел?

- Он там, у себя. И дверь запер.

- Придется отпереть, - сказал Филипп.

Доктор Коффин отпер дверь и, попятившись, прислонился к стене, лицо у него было серое. В кабинетике разило патентованным средством, каким хозяйки освежают воздух в кухне.

- Нет, нет, сюда нельзя, - пискнул Коффин. - Даже не подходите. Я не могу с вами сейчас разговаривать. Я... я занят. Срочная работа...

- Рассказывай! - рявкнул Филипп, поманил Джейка в кабинетик, запер за ним дверь и повернулся к Коффину.

- Когда это у тебя началось?

Коффин дрожал как осенний лист.

- Вчера, сразу после ужина. Я думал, задохнусь. Встал и всю ночь бродил по улицам. Господи, какая вонь!

- А у тебя, Джейк?

- Сегодня утром. Я от этого проснулся.

- И у меня сегодня утром, - сказал Филипп.

- Но я не понимаю! - завопил Коффин. - Кроме нас, видно, никто ничего не замечает!

- Пока не замечает, - сказал Филипп. - Не забывайте, мы первыми сделали себе прививку.

У Коффина на лбу выступили капли пота. В глазах его ширился ужас.

- А как остальные?

- Я думаю, нам надо придумать что-нибудь сногсшибательное, да поживее, - сказал Филипп.

- Да что же это за напасть! - закричал Коффин. - Всюду вонь невыносимая! Вот ты, Филипп: ты утром курил сигарету, я ее и сейчас чувствую, даже глаза слезятся. Если бы я не знал вас обоих, голову бы дал на отсечение, что вы неделю не мылись... Все запахи, сколько их есть на свете, вдруг точно взбесились...

- Ты хочешь сказать, усилились, - поправил Джейк. - Духи все равно пахнут приятно, только чересчур резко. То же самое с корицей, я нарочно ее нюхал. После этого у меня полчаса текли слезы, но пахло-то все-таки корицей. Сами запахи не изменились.

- А что же тогда изменилось?

- Очевидно, наши носы. - Джейк в волнении зашагал по комнате. - Вот возьмите собак. У них насморка не бывает, а ведь они, в сущности, живут только обонянием. Да и другие животные, вся их жизнь зависит от чутья и ни одно никогда не страдает хотя бы подобием насморка. Этот вирус поражает только приматов и более всего проявляет себя именно в человеческом организме.

- Но откуда эта гнусная вонь? У меня давным-давно не было насморка...

- В том-то и соль! - продолжал Джейк. - Почему у нас вообще есть обоняние? Потому, что в слизистой оболочке носа и горла имеются тончайшие нервные окончания. Но там же всегда живет и вирус. Испокон веку он гнездится в тех же клетках, паразитирует на тех же чувствительных тканях и притупляет наши обонятельные нервные окончания, так что они никуда не годятся. Неудивительно, что прежде мы почти не чувствовали никаких запахов! Эти несчастные окончания просто не способны были что-либо чувствовать!

- А потом мы взяли и уничтожили этот вирус, - сказал Филипп.

- Нет, не уничтожили. Мы только отняли у него хитроумнейшую механику, при помощи которой он защищался от сопротивляемости человеческого организма. Целых два месяца после укола наш организм вел борьбу с вирусом не на жизнь, а на смерть и сокрушил захватчика, который сидел в нас с самого зарождения приматов. И вот, впервые за всю историю человечества, эти изуродованные нервные окончания начинают функционировать нормально.

- Господи! - простонал Коффин. - Неужели это только начало?

- Это еще только цветочки, - пообещал Джейк. - Ягодки впереди.

- Что скажут об этом антропологи? - задумчиво молвил Филипп.

- То есть?

- Возможно, когда-то в доисторические времена произошла единичная мутация. Крохотное изменение - и одна линия приматов стала уязвимой для этого, вируса! И быть может, поэтому человеческий мозг стал так развиваться и совершенствоваться, и самое существование человека, когда он утратил остроту обоняния, стало до такой степени зависеть от его разума, а не от мускульной силы, что он возвысился над прочими приматами.

- Ну, теперь он получил ее обратно и не возрадуется! - простонал Коффин.

- И я полагаю, - сказал Джейк, - он первым делом кинется искать виноватого.

Оба, Филипп и Джейк, посмотрели на Коффина.

- Ну-ну, ребята, бросьте дурака валять, - сказал Коффин, и его опять затрясло. - Мы все трое заварили эту кашу. Филипп, ведь ты сам говорил, что идея-то была твоя! Не бросишь же ты меня теперь.

Зазвонил телефон.

- Доктор Коффин, - залепетала перепуганная секретарша, - звонил какой-то студент, он... он сказал, что едет к вам...

- Я занят, - завопил Коффин. - Никаких посетителей! Никаких телефонов!

- Но он уже едет! Он говорил... что разорвет вас на куски своими руками...

Коффин швырнул трубку. Лицо у него стало серое.

- Они меня растерзают! Филипп, Джейк, да помогите же!

Филипп вздохнул и отпер дверь.

- Пошлите кого-нибудь в морозильник, пусть принесут всю охлажденную культуру, какая есть. И добудьте пяток привитых обезьян и несколько десятков собак.

- Но что ты собираешься делать?

- Понятия не имею, - отвечал Филипп. Но придется нам снова научиться насморку, даже ценою жизни.

Они орошали себе слизистые носа и горла таким количеством активнейшего вируса, что всякий нормальный человек уже до самой смерти не отделался бы от насморка. Они смешали культуру шести различных видов вируса, полоскали этой вонючей смесью горло и поливали ею себя и каждую привитую обезьяну.

Без толку.

Они вводили сыворотку себе внутримышечно и внутривенно, в руку, в ягодицу, под лопатку. Они ее пили. Они в ней купались.

А насморк им не давался.

- Наверно, мы подходим к делу не с того конца, - сказал однажды Джейк. - У нас сейчас максимальная сопротивляемость. Необходимо ее сломить.

Стиснув зубы, они ринулись по этому пути. Они голодали. Не спали по нескольку суток кряду. Разработали безвитаминную, безбелковую и бессолевую диету, их еда вкусом напоминала переплетный клейстер, а пахла и того хуже. Работали в мокрой насквозь одежде и хлюпающей от воды обуви, выключали отопление и распахивали настежь окна, хотя уже настала зима. Потом снова и снова опрыскивали себя активным охлажденным вирусом и, как чуда, ждали, чтобы засвербило в носу.

Но чуда не было. Изобретатели сидели туча тучей и глядели друг на друга. В жизни они не чувствовали себя такими здоровяками.

Вот только запахи. Все трое надеялись, что со временем притерпятся, но не тут-то было. Напротив, они начали ощущать даже такие запахи, о каких прежде не подозревали, - ядовитые, до отвращения приторные, запахи, от которых они, согнувшись в три погибели, кидались к раковине. Они пытались затыкать себе нос, но запахи просачивались через любую затычку, и к обеденному столу бедняги шли, как на пытку.