Молчащие в тени. Те, кого ждут князья.

И эта истина, в ее бесстыдной наготе, заставила его покачнуться.

И еще он понял, что время волхва Хаома прошло. Насовсем. Новое нынче время. Предстоящее. Его время, Махиши - сегодняшнего Предстоятеля Инара-Громовержца.

И эта истина вновь позволила ощутить опору и устойчивость.

А потом он понял, что наставник сам назначил день откровения, сам выбрал время дара и час ухода - и последняя истина обожгла предчувствием грядущего.

- ...Ты что, парень, умом тронулся?! Или оглох не вовремя?.. Доколе мне ждать, идол?!.

Махиша не ответил. Он неотрывно смотрел на Грозовое дерево и высохшего человека рядом с ним; он даже не расслышал окрика раздраженного князя. Он слышал совсем другое.

То, о чем молчал сейчас волхв Хаом - на пороге между прошлой силой и будущим бессилием.

И Махиша, повинуясь невысказанному приказу учителя, шагнул вперед и встал на пороге между прошлым бессилием и подступающей силой.

И снова увидел Всеобщий Алтарь. И улыбнулся, вскидывая мощные, бугристые руки знакомым жестом. Жестом, которого раньше не позволял себе в самых затаенных мечтах.

Князь с удивлением покосился на юродствующего бездельника, хотел было что-то сказать, осекся - и задохнулся от жара опалившей его лицо вспышки.

...Они стояли рядом. И вспыхнули они одновременно - когда два огненных бича вырвались из беременных грозою туч и опоясали уходящих в Ничто.

Старое Грозовое дерево и старого волхва Хаома.

Ликский властитель вскочил, потрясенно протирая глаза и пытаясь сквозь выступившие слезы разглядеть чадящие, багровые факелы - один большой, другой - поменьше; и крупные капли обрушились на его плечи, укрытые алым шелком; и гром, хрипло-шершавый гром, и слипшиеся волосы на лбу, и недвижный, страшный послушник рядом...

Началась гроза. И Громовой Инар гнал свою бронзовую колесницу, с грохотом подскакивающую на выбоинах неба.

Началась гроза. И закончилось время волхва Хаома. Ученик помог учителю уйти, уйти гордо и честно, и в час ухода они стали вровень.

Хорошо уходил волхв... ай, хорошо... Махиша отвернулся и вытер мокрое лицо. Зря, конечно, все равно дождь...

И повернулся к человеку в алом плаще.

- Возвращайся в Лик. Велишь закладывать храм. Народу скажешь - Инар согласен. Обо мне - молчи. Сам об явлюсь, когда надо будет... Станут спрашивать - запомни: Хаом ушел в грозу. Навсегда. Понял?

- Понял, Пастырь...

Князь на мгновение припал на колено и коснулся холодными губами руки сверстника - неожиданно состарившегося на века, тысячелетия - за короткий миг, когда ручейки веры слились в единое целое и хлынули через него; и во рту еще оставался сладковато-терпкий привкус...

Вкус чужой веры.

ИНТЕРМЕДИЯ

Человек идет по Дому.

Он наискосок пересекает зал с сумрачными гобеленами и диагоналями шпаг над догорающим камином. Рассеянный свет сочится в пыли, играя тенями и лепными розами по углам стен; зыбкий шорох касается спины человека, и тот вздрагивает и оборачивается.

Человек стоит в Доме. В зале, где только что были гобелены. И лепные розы. Сейчас стены сложены из гигантских каменных глыб, на них налипла копоть и грязь, и в центре, у оставшегося камина, свалена груда ржавых алебард. И тишина, словно Дом удивленно смотрит на человека - дескать, что же ты, меняйся!..

- Сарт... - бормочет человек. - Я - Сарт...

- С-с-харр!.. - громко и насмешливо отзывается Дом, и человек отшатывается, вскидывая руки.

Потом он долго стоит и смотрит перед собой.

"Меня зовут Сарт. Меня зовут Сарт. Меня зовут... Меня так уже никто не зовет. Давно. Очень давно. И поэтому я зову себя сам. Чтобы не забыть. Я брожу по этому Дому, живущему своей смутной жизнью, и зову себя: "Сарт!.. а-а-а..." - и тишина разбивается на сотни осколков, сотни имен с острыми зазубренными краями, и все они режут меня, мою душу, мой мозг, потому что они хотят, чтобы я выбрал, а я - не хочу..."

Невидимые сквозняки колышут занавеси вдоль стен коридора, и прозрачные языки тюля хлопают, извиваются, перекручиваются жгутами...

За поворотом мелькает на миг и скрывается маленькая фигурка. Развевается полотняная рубаха, и лей гулко хлопает по бедру.

Человек кричит и бежит по коридору.

Человек бежит по Дому.

Дом виляет коридором, как собака - хвостом, и человек сначала бежит, потом - идет, потом садится и измученно приваливается к мозаичной плитке стены. Дом что-то шепчет на ухо сидящему человеку. Человек отрицательно мотает головой.

"Я не выберу. Никогда. Я лучше сдохну, хотя вряд ли это лучше... Слушай, Дом, лучше сдохни ты, а?..

Я иду по Дому-на-Перекрестке, я ищу своего ученика, я цепляюсь за свое ускользающее имя; а Дом молча пытается растворить меня в себе. Я иду, словно продираясь сквозь паутину, а вокруг снуют тени, призраки, они липнут на плечи, мне больно отдирать их, и я скоро стану кем-то... а я не хочу..."

- Не хочу! - кричит человек, и нижняя губа его трескается, пропуская редкие капли крови.

Человек слизывает кровь языком.

В стене напротив появляется окно. За окном - город. Он неожиданно наезжает на человека, распухая глыбами крепостных стен, потом в оконном переплете проносятся улочки, площадь, базарные ряды, домишки окраины... За окном - храм. Человек сидит на полу, и у него больше нет сил сопротивляться. Он сидит и одновременно входит в храм, и две женщины в странных одеждах ведут его куда-то вниз, почтительно потупив взгляды.

Человек чувствует, что и он сам - женщина. И понимает, что у женщины есть имя.

Имя. Варна. Предстоящая Сиаллы-Лучницы.

- Ну, хорошо, - шепчет человек окровавленным ртом. - Все равно не могу больше... давай, не стесняйся... Варна - так Варна...

Дом входит в человека.

ВАРНА-ПРЕДСТОЯЩАЯ

...ибо не может человек не верить ни во что. И течет

вера людская путями скрытыми - вера-страх, вера-любовь,

вера-ярость, обреченность, знание, боль - - сходясь на

перекрестках дорог своих. А на Перекрестке том лишь

Предстоящему видно невидимое, и ведомо неведомое; и вера

войдет в него, дав Силу творить невозможное, толковать

неявленное и пророчествовать о скрытом. Укажет он тогда