Это случилось в деревне Ежовка Смоленской области, Гжатского, а ныне Гагаринского района.

Со стороны Степаников донесся первый приглушенный удар грома, когда две маленькие тени остановились возле старого дома, чернеющего в ночи страшной громадиной.

— Пришли вроде, — негромко сказал Колька своему приятелю Славику, останавливаясь напротив бывшего палисадника с завалившимся забором. — А ты все: гроза собирается, гроза… Вон её куда гонит, — он махнул рукой в сторону дальней деревни Степаники, что находилась от их родной Ежовки километрах в трех. — Пронесет.

И точно, словно в подтверждение слов парнишки, опять громыхнуло где-то там, ещё дальше, будто кто-то невидимый ворочал громадными механизмами: хр-рр-ха-а-а…

Славик, вцепившись, как клещами, в Колькину руку, неохотно разжал пальцы. Он трусил, но ни за что не хотел в этом признаваться.

— Фонарик где?

— В-возьми, — Славик, заикаясь от волнения, протянул фонарик.

Он уже жалел о том, что послушался Кольку и потащился сюда ночью. Вот узнают старшие, всыпят им по первое число. Сидеть больно будет. Выдерут, пить дать, выдерут, как сидоровых коз. Да и дом этот…

Славик повернул голову в сторону Пименова дома и поежился от страха.

У-у, словно филин старый торчит, добычу стережет или подкарауливает кого. К нему и днем-то подойти страшно: стоит на отшибе, черный весь, как обугленная головешка. Не зря Пимена колдуном называли, ох, не зря. Сам помер, а дух его где-нибудь поблизости шатается, это у них, у колдунов, обычное дело. А то ещё силу нечистую на них нашлет, чтобы напугать до смерти.

От таких мыслей у Славика мурашки побежали по коже.

Не пойдет он туда, ни за что не пойдет, пусть Колька один, если хочет… И зачем он, дурак, согласился?!

Колька не замечал настроения приятеля. Но, видно, что-то он все же почувствовал, потому что вдруг предложил:

— Хочешь, здесь меня подожди, покараулишь в случае чего, только фонарик вот один…

Славик чуть не подпрыгнул от радости.

— Конечно, — заглатывая от торопливости гласные, зашептал он — вдруг приятель передумает и потащит его с собой в этот чертов дом. — Ты, Колька, правильно решил.

Но Колька не передумал.

Несколько минут он стоял молча, прислушиваясь, не донесется ли какой звук. Старый дом был безмолвен. Вокруг тоже стояла мертвая тишина.

«Хоть бы собака какая залаяла», — с тоской подумал мальчик, и его сердце сжалось от тревожного предчувствия.

Дом Пимена — Выселками это место называлось — находился на отшибе, примерно в полукилометре от деревни, но сейчас, ночью, это расстояние, такое короткое днем, безразмерно увеличивалось. Казалось, на всем белом свете нет ни одной живой души, только они со Славиком и этот старый громадный дом, который, как живой, смотрит на них и думает себе: а-а, вот вы где! Попались, голубчики…

В детской душе шевельнулся страх.

Вдруг со стороны Ежовки залаяла собака, и тут же, будто только этого и ждал, ей хрипло откликнулся петух. Кольке показалось, что он даже голос его узнал, бабки Мани петух, красавец-задира. Сколько он ему крови попортил, стервец горластый!

В это лето, как только Колька приехал к бабушке на каникулы, началось светопреставление.

Петух появление пацана воспринял как личное оскорбление. Он гонялся за мальчишкой по двору, норовя клюнуть до крови. Когда это удавалось, он дурел от радости и хлопал крыльями: вот, мол, какой я герой. Случалось, подкарауливая, взлетал на плечи и долбил по голове.

Это продолжалось до тех пор, пока однажды Колька, озлобившись, не туранул его так, что драчливый красавец и про кур своих забыл.

— Похорохорься у меня еще, поори, — пригрозил петуху Колька, — я тебе и не так всыплю!

После выяснения отношений установилось шаткое перемирие. Петух оставил парня в покое, правда, в любой момент мог обостриться и начать новые боевые действия. Только теперь Колька не дожидался, когда он долбанет его пару раз до крови, а сразу, уловив перемену в настроении недруга, ставил зарвавшегося драчуна на место.

— Вздую! — грозно сулил он.

Петух воинственно бил крылом о землю, поднимая пыль. Выглядело это устрашающе. Детское сердце екало, но Колька не сдавался. Он, крутя в руках хорошую хворостину, обращал петуха в бегство. С самого начала надо показать, кто хозяин положения.

Федя, Колькин дядька, скорый на расправу, прознав про петуха, хотел было его в суп отправить.

— Шею срублю, — воинственно настроенный по пьяному делу, пригрозил он. — Боец хренов!

— Не надо рубить, — просил Колька, вступаясь за своего противника. — Он только сначала клевался, а сейчас ничего, привык ко мне.

— И то дело, — тут же соглашался дядька. — Жалко, хорошая птица, боевая, сколько живу, такой не видел, вместо собаки держать можно. Все понимает! Я тут с Мишкой Шатуном спор держал, чей петух злее. Так куда!.. Наш ихнего за пять минут одолел, так наскочил, что Шатун своего задохлика еле отбил, иначе — хана производителю, хоть в суп ощипывай. Пришлось бы самому кур топтать.

Колька злорадствовал: Мишка Шатун, гроза всех деревенских пацанов, был справедливо наказан. Его петух с расклеванным до крови гребнем после схватки неподвижно лежал в траве, закатив глаза.

— Бутылку вот у Шатуна выспорил, как с куста снял, — продолжал хвастаться дядька Федя. — Не петух — орел! Может, претензия у него какая к тебе, это надо разобраться. Моих девок, — он имел в виду своих дочерей, Валю и маленькую Аннушку, — вроде не тиранит, не жаловались. А не уймется, так мы мигом…

Бабушка Маня, узнав про петушиные бои, рассердилась на сына.

— Ишь, выдумал что, петухов стравливать. Хуже малого ты, Федька, беда мне с тобой. С котом вон что недавно учудил…

Дядька Федя, чувствуя за собой вину, помалкивал. Он недавно, опять же по пьяной лавочке, трезвый разве такое придумает, — научил кота Барсика огурцы есть. Сидят оба на крылечке, Федя стопку за стопкой дергает и приговаривает только: дергунчик раз, дергунчик два, — да огурчиком закусывает. Барсик рядом сидит за компанию, не уходит, стопку, понятное дело, принять на грудь, как Федя, не может, кот он все-таки, а не загулявший колхозный тракторист, но огурцы из рук хозяина принимает, ест, и ест охотно. По всему видно, что они ему по нраву пришлись. Смотрит жадными глазами и только мурлычет от удовольствия.

— Проверено: соленые, малосольные и маринованные, только хрумкает, — радостно сообщил бабушке Мане Федя, расхваливая кота.

Та, как всегда, руками всплеснула:

— Обормот ты, Федька, как есть обормот, сил моих уже с вами не хватает. Да виданное ли это дело — кота огурцами кормить! Вот начнет он их прямо с грядки хрумкать, тогда сам поглядишь… Как ухаживать, так вас никого нету, а как хулиганничать, так живо поспеете. Ладно, Барсик только у нас будет огурцы жрать, а ну, как к соседям в огород заберется?! Пришибут кота. Это ж надо такое удумать!

— Ну-у, завела, и всегда-то я у вас кругом виноватый…

Подошедшая к этому времени Настя, Федина жена, шустрая, крикливая бабенка, тоже поддала ему жару.

Оказывается, Федя, обкашивая траву возле пруда, что находился у них на усадьбе, перестарался и скосил куст ревеня.

— Черт его знает, — разозлился дядька. — Растет — здоровый, как леший, лопух и лопух.

— Ладно, — зловещим шепотом пригрозила Настя, — напеку я вам всем пирога с ревенем, напеку… У Людки-бригадирши весной еле выпросила корень, чтобы посадить. Разведу, думала, растение витаминное не хуже людей, а ты… Леший, передразнила она мужа. — Сам хуже лешего, когда нажрешься. Жди теперь, когда он отрастет, — опять запричитала Настя.

Федя схватил начатую бутылку и умелся с глаз долой от греха подальше.

— Ну, заели бабы, — жаловался он Кольке и Барсику, смачно хрустя зеленым лучком, припасенным на закуску. — Эка невидаль — ревень, сто лет бы его не видеть. Подумаешь, какой помидор!

Дядька своего племянника любил, кругом одни бабы, а тут мужик растет!