Совершенно обнаженный, он улегся на широкую постель, и я впервые смог поднять на него глаза с тех пор, как мы вошли в эту комнату. Вся его спина, ягодицы и бедра представляли одну сплошную затянувшуюся рану. Его тело было подобно занесенной снегом дороге, сплошь изрытой колеями проехавших по ней грузовиков. Еще удивительно, как он сохранил способность что-нибудь чувствовать.

Я защелкнул наручники на его запястьях и лодыжках, затем с помощью ремней вытянул его тело на всю длину. Сперва я застегнул наручники довольно свободно, но он нетерпеливо скомандовал: «Потуже!» Затем, повернувшись лицом ко мне, закрыв глаза, выдохнул: «Начинайте!» И я понял, что отступать уже поздно. Одно мне было любопытно знать, сумею ли я выдержать до тех пор, пока он сам не попросит меня остановиться. Итак, я взмахнул над головой плетью, и со зловещим свистом, изо всех сил опустил на его обнаженное тело. Меня поразило, какой глубокий кровавый след она запечатлела на его спине. На мгновение я заколебался, но он процедил сквозь стиснутые зубы: «Продолжайте, не останавливайтесь!» Мне ничего не оставалось, как нести крест, добровольно взваленный на плечи: я нещадно хлестал его плетью. Если бы я видел, что причиняю ему страдания, я бы не выдержал этой пытки, но было очевидно, что удары доставляют ему истинное наслаждение. Когда на его теле выступила кровь, я на мгновение остановился, но он нетерпеливо простонал: «Пожалуйста, продолжайте!» Наконец он попросил: «Хватит». И я подумал, что все закончилось, но он сказал: «А теперь возьмите трость». И я вынужден был взять увесистую, покрытую кожей, офицерскую трость и начал обрабатывать ею его ягодицы и бедра. Я бил тростью изо всех сил, руки мои стали уже уставать, даже трость слегка прогнулась, но он терпеливо сносил удары. После десяти минут такой изнурительной работы я в изнеможении опустился на деревянный табурет и сказал: «Все. Больше не могу. Мне нужно передохнуть». Он лежал не шевелясь, и я понял, что он потерял сознание. Я потряс его за плечи, но он даже не пошевелил ресницами. С облегчением я заметил, что он все еще дышит. Если бы он умер, мне трудно было бы объяснить, что все это я делал ради литературы.

Я пошел в другую комнату и выпил немного пива. Затем вернулся к нему и вытащил из кармана его брюк ключ от сейфа. Открыв сейф, я перебрал конверты и письма, но ничего относящегося к Эсмонду Донелли я там не обнаружил. Из верхнего отделения я извлек ящичек и открыл его. Красный крест на его крышке свидетельствовал, что это была обычная аптечка, и на первый взгляд содержимое соответствовало назначению ящичка: там были бинты, липкий медицинский пластырь, бутылочка с антисептиком. Меня удивило такое небольшое количество бинтов и противовоспалительных средств, даже если Донелли подвергает себя истязанию хотя бы раз в году. При более тщательном исследовании содержимого аптечки я обнаружил ряд предметов, назначение которых было неясным – множество закупоренных с двух сторон зеленых трубочек, к их круглым пробочкам были приделаны какие-то проводки, которые показались мне детонаторами. Обнаружил я там также бутылку, заполненную каким-то коричневым порошком. Я осмотрел одну из трубочек. Сделана она была из пластика и заткнута с двух сторон пластиковыми пробками. Я вытащил обе пробки и попытался посмотреть сквозь трубочку, как в телескоп, но в середине ее было какое-то перекрытие, разделявшее трубочку на два отделения. При свете лампочки на потолке я разглядел, что разделяющая трубочку перегородка сделана из металла.

Я открыл бутылку с порошком и понюхал его. Он имел специфический запах, но что это за порошок, я определить не смог. Затем я вытащил пробку из бутылки с желтой жидкостью, и в нос мне ударил знакомый запах концентрированной соляной кислоты. Я взял на кухне блюдечко – проходя мимо комнаты, где лежал Донелли, я бросил на него взгляд и убедился, что он все еще не пришел в сознание. Высыпав на блюдечко небольшое количество порошка, я с другой стороны осторожно капнул соляной кислоты. Слегка наклонив блюдечко, я заставил соляную кислоту медленно потечь к порошку; когда они встретились, раздался небольшой взрыв. От неожиданности я отпрянул назад, что-то брызнуло мне в лицо, и я почувствовал жгучую боль. Я поспешил на кухню и тщательно протер лицо влажным полотенцем. Дым из комнаты начал валить клубами в коридор. Порошок на блюдечке трещал и шипел, разбрасывая искры в разные стороны. Когда я притронулся к блюдечку, чтобы вынести его во двор, оно раскололось надвое, но треск прекратился; порошок весь выгорел. Я завернул половинки блюдечка в газету и выбросил их во двор, они были такими горячими, что бумага вспыхнула и загорелась. Понадобилось около десяти минут, чтобы комната полностью проветрилась от дыма.

Итак, загадка пожара в сарае решена. Он использовал простой и надежный способ поджога. Заполнив предварительно одно отделение трубочки коричневым порошком, он доставлял на место пожара кислоту в небольшой бутылочке, затем осторожно переливал во второе отделение трубочки, и в пробке проделывал отверстие, чтобы водород испарился. Затем трубочка ставилась в сарае с сеном так, чтобы соляная кислота находилась сверху. Донелли приблизительно знал время, которое потребуется, чтобы соляная кислота разъела металлическую перегородку в середине трубочки, разделявшую ее на две части. Если кислота была достаточно разбавленной, это занимало около двадцати четырех часов. По всей вероятности, он установил эту миниатюрную бомбу в сарае до рассвета в воскресенье. Ничего удивительного не было в том, что он с такой экзальтацией наблюдал пожар: это был настоящий триумф точного расчета времени пожара.

Я снова поставил ящичек в сейф и закрыл его на ключ. Затем возвратил ключ в карман Донелли. Меня так и подмывало вылечить Донелли от пиромании, смешав две половинки в одной из трубочек и оставив эту смесь в сейфе среди бумаг, чтобы враз уничтожить боевое снаряжение Донелли. Но это могло бы сжечь весь дом вместе с хозяином. Возможно, это было бы справедливо, но уж слишком жестоко. Хотя, вероятно, он смог бы насладиться и этим зрелищем!

Я накрыл Донелли одеялами, оставив его прикованным к углам кровати, тем самым обезопасив себя на случай, если мне придется переночевать в его доме: внушительный набор пистолетов и бритвенных лезвий вызывал во мне чувство беспокойства. Затем я закрыл дверь и забрался в единственную в доме постель.

Рано утром я заглянул в комнату Донелли: он все еще крепко спал, дыхание у него было ровным и спокойным. Когда я высвобождал его от наручников, он слегка пошевелился и застонал. В половине седьмого я уже был в пути. Я зашел в придорожное кафе и позавтракал яичницей, беконом и овсянкой, потом вызвал по телефону такси, которое благополучно доставило меня к восьми часам утра в мотель, где я успел по живым следам записать все, что произошло со мной у Донелли, перед тем как выехать на аэродром и сесть в самолет, вылетавший в полдень. Я переслал Диане рукопись Донелли, чтобы она смогла перепечатать ее до четверга, когда мы улетали в Шаннон. Если принять во внимание то огромное количество спиртного, которое мне довелось выпить за последние двадцать четыре часа, самочувствие у меня было вполне удовлетворительным.