- Что, Катя, - говорит наконец человек. - Разговор у нас очень серь?зный. Ни в какую Москву ты не поедешь.
Катя слушает его молча, но на глаза у не? сразу после этих слов наворачивается какая-то покорная грусть, будто она заранее предвидела свою судьбу.
- Почему? - зада?т вместо не? вопрос человек, вынимая папиросу изо рта и спокойно выпуская дым. - Потому что ехать тебе там уже некуда. Твоих родителей забрали в НКВД, они оказались врагами народа. Твой отец крал и портил на заводе чертежи, а мать помогала ему перечерчивать их неверно. Теперь чертежи попали к империалистам и они опередили нас в создании передового оборудования. Конечно, у твоих родителей на заводе было много сообщников. Сейчас разбираются, где надо, и всех предателей найдут и будут судить. Ты бывала у них на заводе?
- Да, - тихо говорит Катя. Она вс? ещ? не может осознать услышанное, мысли отказываются приближаться к словам чужого человека.
- Много раз?
Катя кивает. Ей вдруг хочется заплакать, она сама ещ? не знает, почему.
- Ничего подозрительного не замечала?
Катя мн?т губы, опуская глаза вниз, пытаясь остановить сл?зы.
- Ладно, мы поговорим потом, сейчас это не так важно. Я не из милиции, я тоже из НКВД. Мне поручили отвезти тебя в детский дом, где ты теперь будешь жить. А родителей своих, мой тебе совет, постарайся забыть, и как можно быстрее. Воспоминания о них будут только мешать тебе расти честной пионеркой, верной своей Родине и Коммунистической Партии. У тебя ведь есть Настоящий Отец. Знаешь, кто он?
- Да, - кивает Мария. Одна слеза срывается и капает на белый металлический столик на одной ноге, куда уже много раз капало ситро и по которому ползают ищущие малой сладости мухи. Столик расплывается перед Катиными глазами, горло е? сжимает, словно там что-то застряло.
- Вот и молодец, - говорит человек. - В детском доме ты увидишь, что ты не одна, уже очень много таких детей, которые вынуждены расти без родителей, но ты вс? равно вырастешь, станешь честной и умной, и ты не повторишь ошибок, которые совершили твой отец и мать. Не повторишь?
- Нет, - мотает головой Катя, больше всего думая о том, как не дать человеку с ленинским взглядом заметить свои сл?зы. Ей нестерпимо стыдно, что она плачет, когда надо собраться и посмотреть в глаза своей беде.
- Отлично, - выпускает дым человек. - Тогда поехали. На машине каталась? Вижу, что не каталась. Сейчас прокатишься. И выше нос, пионерка Котова, вся жизнь ещ? впереди!
В детском доме очень светло, потому что во всех комнатах большие, ничем не занавешенные окна, дн?м через них видно сухую ровную степь, а ночью засыпанную зв?здами черноту неба. Катю определяют жить в просторной комнате вместе с четыремя другими девочками, но она не хочет их знать и целый день лежит на своей кровати, глядя в шершавый потолок или закрыв глаза, и только ночью поворачивает лицо к окну и смотрит наружу, в ч?рную степь, уже совершенно не веря, что где-то, далеко отсюда, существует е? родная Москва, с фонарями и трамваями, с многоголосыми толпами у стадионов, с празднично-красными стенами и башнями Кремля. Катина кровать стоит у самого окна, но открывать его ночью запрещено, только маленькую форточку наверху, и в эту форточку входит аромат прощающихся с летом полей, утром, когда солнца ещ? нет, Катя вста?т с кровати и глядит в окно, на спящую траву, над которой уже порхает капустница, проснувшаяся ещ? раньше Кати, она не знает бело-зел?ных стен, пустого детдомовского коридора, где пахнет штукатуркой и дверной краской, она с волнением находит свой воздушный путь под прохладной лазурью неба, на горизонте которого повисли светло-розовые облака, Кате хочется быть вот такой маленькой, но летучей, чтобы унестись в степь и жить там, среди сухой травы и цветов, однако, подумав, Катя вс? же жалеет капустницу, потому что та совсем одна и скоро умр?т от холода приближающейся осени.
Она будит свою соседку по кроватям, курчавую загорелую девочку, спавшую на собственной длинной ладони, та просыпается и удивляется Катиному лицу, в н?м есть теперь что-то необычное, такое, чего не замечаешь обычно в человеке.
- Как тебя зовут? - спрашивает Катя.
- Вера, - отвечает проснувшаяся девочка, вынимает руку из-под щеки и тр?т себе ладонью нос.
- А меня - Катя, - говорит Катя и, закинув ноги обратно на кровать, ложится, накрывшись простынью до подбородка.
- А чего ты проснулась?
- А я и не спала.
- Всю ночь?
- Всю ночь.
- И не хочется?
- Не-а.
Вера немного думает над Катиными словами, а потом снова засыпает, дыхание е? становится ровнее, и Катя понимает, что это будет теперь е? подруга.
Дн?м она показывает Вере ракушку, которую хотела подарить маме, и да?т послушать, как шумит в ней штормящее море. За это Вера вед?т е? в степь, в русло пересохшего канала, где неистово трещат соломенные кузнечики и едкий запах сухих трав отбирает вс? дыхание, Вера сидится на колени и собирает кост?р на обугленном месте, поджигает сухие стебли спичкой, а Катя тоже садится рядом и глядит на е? исписанные засохшей грязью сапоги, поджатые один к другому, потом они ложатся просто на землю, головами к огню, и неспешно курят маленькие самокрутки, которые сделала Вера из горьких сухих листьев, она собрала их некогда в глубине степи и принесла с собой, Вера заворачивает их сперва в носовой платок и с шорохом мн?т руками, чтобы они превратились в порошок, а потом аккуратно заворачивает в газетные полосочки, они курят, затягиваясь неглубоко, дым не едок, и даже Кате, которая никогда ничего не курила, не хочется кашлять, только жж?т горло, они курят, и над их волосами пылает прозрачный огонь, степной ветер сеч?т сухую траву у самых их губ, солнце качается в небе, как плавучая стеклянная лампа, и Кате становится хорошо, так хорошо, будто она всю жизнь жила так, небо опускается ей к лицу, от него веет холодом, солнечный свет слепит глаза, душные прохладные облака протекают сквозь не?, она, не вставая, может идти по ним, потому что земля стала стеной, она ид?т и встречает белые горы, огромные, каких не бывает на земле, и на которые можно взлетать, и белые долины, по которым текут синие разломы рек, и реки эти очень глубоки, если провалишься в одну из них, то упад?шь вниз, в них не вода, а пустота забвения, это реки смерти. Но если стать на колени и держаться руками за белый берег, можно увидеть внизу землю, полную зел?ных садов и п?стрых домиков, ж?лтых дорог и цветущих маковых лугов сна. Вера сперва взвизгивает от разверзшейся под ними глубины, но Катя говорит ей, чтобы не боялась, они проплывают сейчас над будущей Москвой, сплошь заросшей алыми маками, и среди них ид?т в белом кителе огромный человек, это товарищ Сталин. Он наклоняется и вглядывается в поднявшиеся из живой земли цветы, гонимые ветром под самые стены Кремля, он улыбается, потому что в стране его мир, и над маковым морем встали уже серебристые эстакады высотных дорог, по которым несутся вдаль поезда, и сверкающие самол?ты мерно проходят в небе, между Катей и Сталиным, как пароходы, которым не нужно спешить, потому что они знают настоящую цену времени. Товарищ Сталин поднимает голову, острые его глаза видят Катю за тысячи в?рст высоты, он сме?тся ей и машет рукой, и Катя понимает: она оказалась здесь, в недостижимости, только благодаря Сталину, труду советского народа, трогательная любовь наполняет е? сердце, она плачет от счастья, ей так радостно, что больше совсем нечего уже желать, и хочется жить так и дальше, бесконечно, чтобы делать мир лучше и лучше, краше и краше, потому что найден путь и оста?тся только идти по нему, всем вместе, и нет этому пути конца.