В порту появился японский броненосец, а за ним пришел английский крейсер. Броненосец и крейсер, словно голодные морские чудовища, жадно смотрели на белокаменный город.

На Вторую речку прибывали эшелоны с частями чехословацкого корпуса. Корпус состоял из чехов и словаков — бывших солдат и офицеров немецкой армии, которые не захотели воевать против русских и сдались в плен. Из них царское правительство создало большое воинское соединение — корпус — и хотело направить его на фронт против немцев. Но война окончилась, и Советское правительство разрешило военнопленным возвратиться на родину через Владивосток.

Если «Орел» стоял у причала, Левка с Колей обязательно забегали поделиться с дедушкой и Максимом Петровичем новостями. Старики горячо принимались обсуждать тревожные события. Они не верили, что войска «союзников» прибывают только затем, чтобы помочь навести в стране порядок.

— Они наведут порядок! — многозначительно говорил Максим Петрович. — Такой порядок наведут, какой в Китае устроили или в Африке! Они хотят из России свою колонию сделать!

Лука Лукич согласно кивал.

— Жалко, силы у нас еще маловато, — говорил он, — тряхнуть бы их как следует, по-морскому. Не о порядке они пекутся, а о своем кармане. Им наш хлеб нужен, наша рыба, лес, уголь, золото, — пояснял мальчикам шкипер, загибая узловатые пальцы.

Совсем неожиданно для мальчиков старики расценили и приезд в город чехословацкого корпуса.

— Надо с чехами тоже ухо востро держать! — сказал Максим Петрович. — В газетах пишут, что чехословаки заняли все города в Сибири. Мало у нас и без них хлопот!

— Которые к нам приехали, не будут против нас выступать, — уверенно заявил Левка. — Я с одним словаком разговаривал. Он говорит, что все они хотят домой поскорей добраться.

— Может, солдаты-то и хотят, да начальство по-другому думает, — веско произнес Лука Лукич.

…Как-то Левка проходил с Колей возле окон большого кафе на Светланской улице. Коля остановил Левку.

— Смотри, сколько буржуев, и откуда они только берутся? Прямо дыхнуть нельзя… А ты все «революция, революция»!

За огромным зеркальным стеклом возле столиков с мраморными крышками сидели какие-то мужчины в дорогих костюмах, красивые женщины. Они ели мороженое из серебряных вазочек и тянули через соломинку разноцветные искрящиеся прохладительные напитки.

Коля толкнул Левку локтем:

— Смотри-ка, видишь, кто там сидит? Вон прямо, возле окна…

За столиком у окна сидели Жирбеш в сером клетчатом костюме и полный японец в белой чесучовой рубашке. Они о чем-то с увлечением разговаривали, с усмешкой кивая в сторону улицы. Коля постучал в окно. А когда Жирбеш и японец вопросительно посмотрели на него, показал им язык.

Об этой встрече Левка вспомнил через несколько месяцев, когда перед ним вдруг вновь появились улыбающийся японец и хмурый Жирбеш.

…Экзаменов в этом году не было. Учащимся объявили, что всех перевели в следующий класс.

Повар Корецких, веселый дядюшка Ван Фу, всегда говорил Суну, когда у того выдавалась минутка свободного времени и он присаживался на порог кухни:

— Сун, ты похож на обезьяну, которая потеряла свой хвост и никак не может его найти.

Сун печально улыбался. Действительно, весь-то день-деньской он носится по дому, и несведущему человеку, конечно, могло показаться, что он потерял что-то и безуспешно ищет.

Вставал Сун зимой и летом в пять утра и до самого позднего вечера работал. Первым делом надо было вычистить всю обувь в доме, выставленную у дверей спален. Тут стояли, смотря по сезону, и огромные сапоги или ботинки самого хозяина, и туфли его жены из разноцветной кожи, и обувь гостей, которые, заигравшись допоздна в карты, оставались ночевать. Особенно много хлопот доставляли Суну и ботинки молодого барина, всегда очень грязные, и стоптанные туфли дальней родственницы хозяев, которая занимала в доме положение горничной, но всю свою работу сваливала на Суна.

Вычистив ботинки и расставив их снова у дверей спален, Сун вооружался тряпкой и начинал стирать пыль со столов, подоконников, картин, безделушек. Затем он сырой тряпкой протирал пол, застланный линолеумом, выбивал ковры и половики.

К семи часам дядюшка Ван Фу приготовлял завтрак. Услыхав первый удар часов в гостиной, Сун бежал на кухню, хватал поднос с кофейником, чашкой, бифштексом, шипевшим на горячей тарелке, накрывал все накрахмаленной салфеткой и с последним ударом часов заходил в кабинет к барину. Корецкий к этому времени уже выходил розовый и надушенный из ванной комнаты. На его лысине, словно приклеенные, лежали редкие, аккуратно расчесанные волоски.

Вот уже два года, как Сун каждое утро заходит в этот кабинет. Первое время барин бросал ему короткие замечания: «не так», «подвинь стол ближе к кожаному креслу», «почему вилка с правой стороны?» Сун скоро понял всю эту нехитрую премудрость, и барин совсем перестал с ним разговаривать. Сун знал, что этот человек с мягкой бородкой и холодными глазами смотрит на него так же, как на кожаный диван, резное кресло, красивый ковер с черными и красными узорами и что две японские вазы барин ценит значительно дороже, чем его, Суна.

После завтрака, когда барин уезжал в контору, Сун шел будить его сына. Это была, пожалуй, самая трудная работа за весь день. Игорь ни за что не хотел вставать. Он еще с вечера прятал под подушку чугунную пепельницу, клал за кровать теннисную ракетку и старался пребольно ударить ими Суна, когда тот стягивал с него одеяло. Но ударить редко ему удавалось: Сун ловко увертывался, и в конце концов на полу оказывались одеяло, простыни, матрац и сам молодой барин.

«Подняв» на ноги Игоря, измученный Сун, иногда с синяком на лице, спешил на кухню, чтобы отнести барыне в спальню чашку шоколада и горячие булочки.

Оставив в спальне барыни поднос с завтраком, Сун спешил на улицу. У железных ворот стоял старик, конюх Джоу, держа под уздцы крохотную лошадку Пигмея, запряженную в двухколесную повозку — «американку». На Пигмее Сун отвозил Игоря в гимназию.

Суну только минуло тринадцать лет, но за свою жизнь он повидал очень много людей и довольно хорошо разбирался в их характерах. Например, он верно определил, что дядюшка Ван Фу необыкновенно вспыльчивый и необыкновенно добрый человек; что барин и его единственный сын — злые, нехорошие люди. Суну не надо было особенно ломать голову, чтобы «раскусить» брата барыни — высокого длинношеего учителя гимназии, которого мальчишки дразнили бешеным жирафом. Но вот красивая барыня да еще конюх Джоу являлись для Суна неразрешимыми загадками. Если все другие люди были или плохие, или хорошие, то барыню нельзя было отнести ни к тем, ни к другим. Она никогда никого не обижала, но и ни за кого не заступалась, если даже видела, что поступают несправедливо. Конюх Джоу, так же как и барыня, не был похож ни на одного из людей, которых знал Сун. Конюх всегда ходил, наклонив желтое худое лицо к земле и осторожно ступая, чтобы не раздавить ногами бесчисленных муравьев, сновавших возле конюшни.

Сун с удивлением наблюдал, что он никогда не убивал комаров, сосавших его кровь, а только осторожно сгонял их. Вначале Сун проникся к этому чудаку глубоким уважением, так как он показался Суну человеком необыкновенной доброты. Когда же мальчик поделился своими мыслями с поваром, тот фыркнул и стал поносить конюха:

— Добрый, говоришь? Эх ты, смешная птица! Это же буддист! Ему не муху жалко, он боится, что ему за это попадет на том свете. Он думает только о себе, этот хитрый твой монах! А почему он так себя ведет? Он думает, что это угодно богам и за это, когда он помрет, боги переселят его душу в новорожденного младенца какого-нибудь богача.

Суну очень понравилась буддистская легенда о вечном переселении душ из одного живого существа в другое.

— О, это очень хорошо! — воскликнул он.

Дядюшка Ван Фу не понял восторга мальчика.