«Ты принадлежишь мне, – сказал он ей. – Я не позволю тебе уйти».

Для Эдуарда смысл жизни заключается во владении собственностью. Элен устраивает его, и он желает сохранить ее при себе любой ценой. Какое ему дело, если где-то на заднем плане маячит любовник. Элен, конечно же, поспешит отделаться от него.

И вот она пассивно позволила ему разыграть сцену обольщения так, как он счел нужным, даже не дав себе труда довести ее до конца. И она напрасно прождала признаний в любви. Разумеется, они не последовали.

Он не любит ее и никогда не полюбит. От этой мысли Элен начинала ненавидеть его почти так же сильно, как ненавидела себя за свою глупость.

Запах жареного мяса вызвал в ней приступ тошноты. Она с трудом дошла до кухонной двери и сказала деревянным голосом:

– Мне не хочется есть. Я иду спать. Спокойной ночи.

Завтра утром она скажет Эдуарду «прощай»!

Элен не сомкнула глаз этой ночью. Она не слышала даже, как он вернулся в свою комнату. Мозг ее оцепенел, в нем осталась только одна-единственная мысль: если она позволит себе думать, чувствовать, вспоминать мгновения, когда ей казалось, что Эдуард готов признаться ей в любви, она погибла. Или ее захватят мучительные переживания о нанесенной ей обиде, когда он намекнул, что для того, чтобы держать ее в полном подчинении, ему достаточно будет лишь изредка поиграть с ней в постели. Если она позволит себе думать об этом оскорблении, она чего доброго кончит тем, что вонзит ему спящему нож под ребра.

И Элен постаралась не думать ни о чем. Она не торопясь собрала вещи, затем присела на край кровати, набросила на себя одеяло и смотрела в окно, пока рассвет не стер со стекла отражение ее измученного лица.

Двигаясь медленно, как старушка, она почистила зубы, провела пальцами по волосам, надела свитер и отнесла чемодан вниз. В холле пахло кофе, но Эдуарда нигде не было видно. Услышав треск расщепляемой древесины, Элен вышла на крыльцо. Утренний воздух был холодным и свежим. Эдуард стоял у поленницы. Топор в его руках резко взмывал в воздух и с жесткой методичностью опускался на толстые короткие поленья, раскалывая их в щепки.

Когда он поднял голову и увидел Элен, стоявшую в дверях, его лицо все еще хранило выражение жестокости. Но оно тут же исчезло. Эдуард смотрел на нее, тяжело переводя дыхание. Взгляд стал мягче, он сказал с упреком:

– Ты так простудишься, дорогая. Я уже приготовил кофе. Налей себе чашку, а я присоединюсь к тебе, как только кончу здесь свои дела.

Словом, он вел себя, как ни в чем не бывало.

– Я уезжаю, – безо всякого выражения произнесла Элен.

В горле у нее пересохло, по жилам пробежал лихорадочный жар, от которого ее бросило в дрожь. Она увидела, как его глаза внезапно сощурились, заметила, как побледнели костяшки пальцев руки, сжимающей топор, и заставила себя говорить дальше, потому что отступать было уже поздно. Ей следовало высказаться до конца и заставить его поверить.

Если она останется, любовь окончательно погубит ее.

– Ты был не прав по отношению к моему другу, – высоким голосом произнесла Элен.

Налетевший порыв холодного ветра заставил ее вздрогнуть.

– Я хочу выйти за него замуж. Я очень люблю его. «Обязуются предоставить друг другу свободу без взаимных обвинений» – так записано в нашем договоре как раз для подобного случая. Ты помнишь?

Ей показалось, что Эдуард сейчас угрожающе двинется к ней. Но, подчиняясь свойственной ему суровой самодисциплине, он остался стоять на месте, глядя на нее пристально и мрачно. Он молчал. Не находил слов? Да и что можно было ответить на ее заявление?

– Разреши мне позвонить из твоего автомобиля? Я хочу вызвать такси, – упорно продолжала Элен, хотя ей очень не хотелось просить его об одолжении.

Эдуард и так дал ей все, за исключением одной вещи, необходимой ей как воздух.

– И ты говоришь это серьезно? – Слова явно давались ему с трудом. – После того как вчера тебе было так хорошо со мной?

Топор выпал из его руки, и Элен поспешно отвела взгляд, чувствуя, как сильно забилось ее сердце. Но эти слова прекрасно показывали его истинное отношение к ней. Он знает, что в его воле сделать с ней все, что он пожелает, заставить ее стать такой, какой ему хочется…

– Ах, это… – Она небрежно пожала плечами. – Можешь мне поверить, я нисколько не горжусь собой. Я просто… мне очень не хватает его. – Ее запинающийся голос делал слова только достовернее.

Эдуард никогда не узнает, как ненавистна была ей произносимая ложь.

– Мы любим друг друга, а ты… мешаешь нам быть вместе.

Элен не находила в себе сил посмотреть ему в глаза, даже когда услышала, как он сильно втянул в себя воздух. Если она посмотрит, самообладание может предательски покинуть ее, и она с плачем бросится в его объятия, скажет, что тут нет ни единого слова правды, что она любит только его одного и останется с ним навсегда, если и он хоть немного будет любить ее.

Женщина резко повернулась и вошла в коттедж. Ему никогда не доведется узнать, чего ей это стоило.

Матильда Смит величественно приподнялась из-за отполированного до блеска стола из красного дерева, на котором, как всегда, царил образцовый порядок, и протянула телефонную трубку с таким видом, словно эта вещь была ей крайне неприятна.

– Это вас. Пожалуйста, будьте кратки, кто бы это ни был. И скажите, чтобы впредь вам не звонили в рабочее время. Я думала, вы уже успели усвоить мои требования.

Проглотив готовый сорваться с губ резкий ответ, Элен встала из-за своего маленького столика, заваленного кипами пыльных справочников и украшенного вдобавок допотопной печатной машинкой, ежечасно грозящей развалиться на части. Элен догадывалась, что эта подержанная машинка была водружена здесь именно для того, чтобы лишний раз напомнить ей о ее скромном положении.

Пора подумать о том, чтобы найти себе новое место, сказала себе Элен, торопливо направляясь к телефону по бесконечному ковру. Ее новая начальница утверждала, что это – ценная фамильная реликвия. Возможно, так оно и было сотни две лет тому назад, но теперь ковер протерся до основания, а о его оригинальном цвете и рисунке догадаться было невозможно.

Элен нашла это место секретарши при суровой старой даме полгода назад. В то время оно казалось ей самым лучшим в ее ситуации. Переехав в родовой дом Смитов, низкое, мрачное каменное строение в самом сердце Калифорнии, Элен верила, что здесь, вдали от Эдуарда, сумеет залечить свои раны и, отдохнув морально, снова станет самой собой.

Но все эти шесть месяцев с Элен обращались как с самой последней служанкой. Она с утра до вечера перепечатывала под диктовку смертельно скучные мемуары Матильды, которые ни один человек в здравом уме никогда не станет читать, не говоря уже о том, чтобы печатать. Кроме того, ей приходилось заниматься изысканиями в семейных хрониках Смитов. Прабабушка Матильды по материнской линии была дочерью обедневшего герцога, и эта тема поднималась Матильдой при каждом удобном и неудобном случае.

Еще на Элен лежала обязанность вести хронику событий общественной жизни, в которых ее работодательница принимала участие. Но за время пребывания Элен на своем посту в общественной жизни Матильды не произошло событий более захватывающих, чем открытие деревенской выставки цветов и устройство званого обеда, на котором присутствовали пять скучнейших особ.

Элен начинала чувствовать, что уже достаточно насладилась подобными удовольствиями.

Не обращая внимания на сердитый блеск маленьких черных глазок своей патронессы, молодая женщина взяла протянутую трубку.

Старая леди добавила ледяным тоном:

– Салли, должно быть, уже приготовила мне кофе. Я выпью его в гостиной. После этого я хотела бы, чтобы вы вымыли мне голову. Под старость Салли стала делать это так неловко.

Просто чудо, что старая служанка, на которой держался весь дом, не задушила свою хозяйку еще лет десять назад, раздраженно подумала Элен. Повернувшись к ней спиной, она немного удивленно произнесла в трубку свое «алло». Маргарет и Милли были давно предупреждены, что звонить ей можно только после восьми вечера, а кроме них, никто не знал, что она здесь. Тем не менее это оказалась Милли Уитчер, и от ее слов у Элен мгновенно похолодела спина.