Это был круг. Темный круг посреди скалы. Пока он бежал вокруг озера, солнце успело подняться, и круг опять спрятался в тени. Но пилигрим запомнил скалу. Он спешил к ней, задыхаясь из-за разреженного воздуха, спотыкаясь на острых камнях. От его обуви остались клочья, изрезанные пятки оставляли кровавые следы. Несколько раз он бросался в воду, обходя те места, где отвесные скалы подходили прямо к озеру. Он не чувствовал ни холода, ни боли. В этот момент он казался себе сильным – сильным, как Голиаф.

Вход в Шамбалу и правда был круглым. В скале, словно циркулем, был прорезан круглый лаз, закрытый такой же круглой дверью. Посередине двери имелось нечто вроде ручки. Казалось, стоит потянуть за нее – и дверь упадет прямо ему на руки.

Однако, прежде чем подойти к Шамбале, он сел на пятки – как садились старцы на берегах Ганга – и стал собираться с духом. Наверное, стоило помолиться. Но пилигрим не знал уже, кому молиться – Троице или же здешнему Брахме. Да и не было слов, все слова забылись перед мыслью о величии того, что он сейчас сделает.

Он не боялся ничего. Но от усталости и волнения его начало трясти. Стучали зубы, ходили ходуном руки. Казалось, вместе с пилигримом трясется весь мир.

Через минуту он понял, что это ему не кажется. Тряслась земля, по поверхности озера пошли волны. Пилигрим увидел, что от сотрясения дверь начала открываться, и темную изнанку скалы залил яркий свет. Спасение было там, и Спящий был там.

Но пилигрим не успел. Прежде чем он поднялся на ноги, от скалы, нависающей над входом, оторвалась огромная глыба и обрушилась на него. Он не успел испытать ни досады, ни разочарования. И боль была мгновенной, не мучительной. Она смыла с его души усталость, память о путешествии, гордость от своей миссии. Все это оказалось настолько не важно…

Под ногами хрустел снег: приморозило так, что даже в центре Москвы подземное тепло от бесчисленных труб, замурованных в мертвую землю под городом, не могло справиться с холодом. Матвей деловитой рысцой пересек открытое пространство между метро и домом, где находилась редакция их газеты. Было раннее утро, и хотя Садовое кольцо уже заполнил нескончаемый поток машин, прохожих было немного. Они кутались в пальто, поднимали воротники, защищаясь от секущего лицо ветра ладонями в перчатках и варежках. Они почти не смотрели по сторонам, и Шереметьев понимал, что скорее всего «хвоста» за ним нет. Тем не менее он сделал круг по кварталу, прежде чем вошел в двери своей редакции.

Матвей ожидал, что его встретит заспанный вахтер, но в проходной пахло кофе и вахтер давно уже не спал.

– Матвей Иванович! А мы вчера сбились с ног, разыскивая вас! После того как вас увезли, приезжала милиция, Иннокентий Абрамович звонил по всем телефонам, где вы могли бы быть, но даже ваш батюшка не мог помочь…

Сиреневый Жакет ждал его в своем кабинете. На столе стояла пустая кофейная чашка, лежала вчерашняя газета, в которой главный редактор с недовольным видом делал какие-то пометки красным маркером. Услышав шаги Шереметьева, он поднял глаза и отложил маркер.

– Засранцы, – сказал он.

В устах Сиреневого Жакета это слово могло означать и одобрение, и ругань, поэтому Матвей выжидающе смотрел на главного редактора.

– Тоже мне футбольный дайджест! Перепутали все и всех.

– Я давно говорил, Иннокентий Абрамович, что спортивные обзоры нужно заказывать профессионалам.

Однако Сиреневый Жакет решительно поменял тему разговора:

– Во что же ты вляпался, мальчик мой?

– В типичный бред шизофреника.

– Оно и заметно. А шизофреники – это наши органы?

– Примерно так.

– Вчера под предлогом осмотра места происшествия какие-то товарищи пытались копаться в твоем столе. Но я прогнал их.

– Спасибо, Иннокентий Абрамович. – Матвей подумал, что вовремя успел запихнуть в карман письмо Антонины. – Было полно милиции?

– Какая милиция! Мы с тобой насмотрелись всякого западного кино. Пришли двое из отделения, с перепуганными мордами. Собственно, их к делу и не допустили. Вокруг постоянно крутились люди этого Владимира Николаевича и говорили всем, что покушение расследует ФСБ. Это так?

– Наверное. Если это можно назвать расследованием. Вы не беспокойтесь, думаю, в меня больше стрелять не станут.

– Ты уверен?

– На сто процентов – нет. Но, думаю, все это было инсценировкой. Пугали. Зато какая реклама для газеты!

– Ближе к вечеру появился твой Владимир Николаевич и потребовал, чтобы не было никакой утечки информации. Чтобы расследование было успешным, никто ничего не должен знать.

– И вы согласились?

– В нашей газете ничего не будет напечатано. А «Московский комсомолец» выходит с передовицей: «Главный редактор „Вечерки“ отрицает, что на его сотрудника было совершено покушение». Текст мы согласовали. Я правильно поступил?

– Легкий скандал делу не помешает.

Некоторое время они молчали.

– Подробнее рассказать не желаешь? – спросил Сиреневый Жакет.

– Пока нет, Иннокентий Абрамович. Такая ерунда, что пока и сам поверить в это не могу.

– Что собираешься делать?

– Я пришел на работу. Хотел бы встретить сегодняшний день в собственном кабинете. Стекла поменяли?

– Естественно. Иначе ветер гулял бы по всей редакции. Возьми какой-нибудь стул из корректорской. Твой, с дырой от пули, забрали как вещдок.

Войдя в свой кабинет, Шереметьев понял, что прежде чем заняться делами, ему придется немало времени потратить на уборку. Пол в двух местах был взломан – очевидно, оперативники Владимира Николаевича вскрывали его, чтобы достать пули. Сверху над дырками были брошены доски, а мусор сгребли в угол. Бумаги на столе были свалены в одну кучу.

Примерно через час, вынеся из кабинета все лишнее и кое-как рассортировав бумаги, Матвей включил компьютер и нашел файл с наметками для коллажа из писем по поводу Миллениума. Свой ход этой ночью он сделал. Теперь был черед за противоположной стороной. А ему оставалось только работать.

Ответный ход не заставил себя ждать. Ровно в десять часов раздался телефонный звонок. Прежде чем поднять трубку, Шереметьев включил маленький диктофон.

– Слушаю вас, – противным официальным голосом сказал он.

– Шереметьев? – голос в трубке походил на механические голоса, которыми телефонные станции сообщают абонентам о скором отключении из-за неуплаты. Голос звонившего шел через какой-то преобразователь.

– Слушаю вас, – повторил Матвей.

– Это говорит ваш доброжелатель. Я хотел бы предложить вам выгодный обмен. Мне нужна одна вещь. Взамен ее я подарю вам одного человека.

– Не понимаю. Вы меня интригуете.

– Интригую?.. Хорошо, что вы можете шутить. Тем легче мы решим этот вопрос. Мне нужны фотографии и негативы фресок из церкви вашего отца.

– Вот как? А почему вы обратились именно ко мне, а не к тому, кто эти фотографии хранит?

– Я думаю, вы их достанете. Без всякого труда. А если Олег Викторович заупрямится, вы сможете его убедить.

– С чего вы решили, что я буду его убеждать…

– Подождите, не торопитесь. Ведь есть вторая сторона моего предложения. В обмен на фотографии я верну вам некую девушку по имени Варвара. В целости и сохранности. Мы ведь обойдемся без отрезанных ушей и прочей мерзости, не так ли?

– Вы что, все это всерьез?

– Всерьез. Сейчас я положу трубку, а вы хорошенько подумайте над моими словами. После обеда я позвоню еще раз – так что потрудитесь находиться на работе. Тогда мы и договоримся о времени и деталях обмена. И никаких третьих сил. Подумайте, чем это будет чревато для Варвары!

В трубке послышались длинные гудки. Матвей выключил диктофон и некоторое время сидел неподвижно, глядя на ворох бумаг. Затем достал визитки Владимира Николаевича и Сергея Сергеевича. Стал рассматривать их. Со стороны могло показаться, что он гипнотизирует надписи на маленьких бело-сине-красных карточках.

Фотограф задумчиво перебирал негативы. Ему очень не хотелось складывать их в бумажный пакет с желтым крестом на нем. Отец Макарий, отпивая из стакана чай, сказал: