На площадях (т. е. в местах публичных собраний) обычно происходил суд, там вспоминали знаменитых людей прошлого, чтили умерших и благословляли их души; но имя грешника исчезнет даже с площади, о нем и не вспомнят.

Кроме личной кары в преисподней существует и «этическая» кара – недобрая память среди живущих. Эта вторая кара должна служить научению как современников, так и будущих поколений.

Имеются в виду потомки уже не его личные (см. выше), а вообще грядущие поколения.

Как мы уже говорили, здесь подразумевается тот, кто отказывается Его познавать и не действует по Его воле. Даже предки такого человека будут трепетать в своих неземных обителях, терпя за него позор.

Таким образом, учение Вилдада очень сильно отличается от учения Елифаза, апеллируя преимущественно к традиции, к преданию. Именно такого рода апелляция становится краеугольным камнем многих, и притом самых разных, учений последующих времен, у различных народов, в различных религиях и традициях, прежде всего – в тех консервативных религиозных направлениях, которые, опираясь исключительно на традицию и абсолютизируя ее значение, отрицают возможность какого бы то ни было живого общения с Богом и непосредственного Его откровения человеческой душе.

Интересно понять, как относится автор Книги Иова (по преданию, напомним, это сам Моисей) к учению Вилдада. Содержится ли в этом учении, по его мнению, рациональное зерно и росток истины? На данный вопрос следует ответить утвердительно. В том, что говорит Вилдад (как, впрочем, и Елифаз), содержится определенная истина. Но это не значит, что подобным учением можно объять всю непостижимую для человека многомерность духовной реальности. Опять же, вина Вилдада в том, что его частная теория, его точка зрения претендуют на всеохватность.

... Некоторые образы и выражения, принадлежащие Вилдаду, вошли в религиозный обиход разных народов и традиций. Упомянем, например, такие его слова:

Представление о том, что Бог есть «Творящий мир на высотах своих», отражено как в иудейских, так и в различных христианских богослужебных текстах. Как же проинтерпретировать это высказывание? Его можно понять двояким образом: во-первых, Бог творит мир (??? ??1? <осэ? шало?м>) в блаженном бытии вышнего, горнего, мира, который противостоит царству того «царя ужасов», о котором мы только что говорили. Значит, душе человека предстоит, если она шла путем мирным, чистым, светлым (по Вилдаду, путем традиции), не оказаться у «царя ужасов», а вознестись в высший мир – царство под названием «Шалом», мир совершенства и полноты, т. е. в мир ангельский. Если, согласно Елифазу, душа уже была в названном высшем мире, откуда ниспала и куда должна возвратиться через обретение покорности Богу, то для Вилдада путь ввысь (без предыдущего ниспадения с неба) – результат верности традиции и сохранения в себе тех образа и подобия, которые запечатлел в человеке Бог: путь в небеса – это спасение от «скотского» состояния, от образа жизни животных.

Таково одно понимание слов: «... Он творит мир на высотах Своих». Второе же понимание непосредственно связано с жизнью земной: Бог Сам решает, кому послать мир на земле; Он «творит мир» и ниспосылает его тому, кто этого достоин.

В древнейшей месопотамской поэтической традиции различные этические начала, нравственные категории мыслятся в образах предметов или живых существ. Таковы истина, любовь, милость, ненависть, страх – всё это «создают» боги в виде неких «материально-духовных» объектов и посылают в дар или в наказание людям. И ???? <шало?м>, мир, может рассматриваться так же: Бог его творит, а потом низводит с небес на Своих избранников. Кто же эти избранники? Верные традиции – те, кто поступает в согласии с учением Вилдада.

Далее Вилдад говорит (подобно Елифазу, и, как мы увидим далее, Софару, и самому Иову) о величии Бога, но делает это совершенно по-своему, оригинально и неповторимо. Особенно сильно величие Бога утверждается им в последней речи, изложенной в 25-й главе:

Последнее выражение мы, согласно взглядам самого Вилдада, не можем применить к каждому из живущих на земле. Вилдад не говорит, что человек вообще есть «червь» и «моль». Нет, Бог печется о человеке, Он дозволяет ему пользоваться тем светом предания, который просвещает землю со времен первых поколений, так что не каждый человек – червь, и не каждый – моль. Но отступая от света предания, погружаясь во тьму своеволия, человек уподобляется животному, а отступая еще далее – червю и моли. Червь – существо ничтожное, на него легко наступить; а моль еще и вредна. Вот так же и нечестивый: сначала он становится бесполезным, никчемным, а потом – и врагом Самому Творцу и Его творениям. Моль поедает одежду, и поэтому ее уничтожают; так же и нечестивый вредит всей вселенной, наносит ей ущерб, почему Бог его и устраняет.

Таким образом, изменив священному преданию и перейдя все границы дозволенного отцами, человек вычеркивает себя из списка живых, и нет уже ему возврата. Разве что в самом начале своего отступления он покается и возвратится, пока еще искра традиции не угасла в его сердце.

Сравним также, как представляет себе «нечистоту» в небесном мире Вилдад, и как – Елифаз. Мы помним, что у Елифаза «Бог усматривает недостатки» не в луне и звездах, но в служителях своих – ангелах:

У Вилдада же ангелы не упоминаются – лишь луна и звезды:

И это логично, потому что у Елифаза причина страданий – падение души из состояния ангельского в состояние человеческое; соответственно, основа его учения – откровение свыше: откуда человек пал (ранее будучи ангелом), оттуда (от Бога) к нему и приходит спасительная весть. У Вилдада основа нечестия – в падении человека до состояния скота, поэтому опора учения – в традиции, которая всегда пребывает на человеческом уровне; ведь в любом случае человек должен подняться до того уровня, с которого ниспал. И если он изгнан из ангельского мира, как у Елифаза, то для возвращения туда ему нужна ангельская весть, т. е. откровение; если же он лишился человеческого облика, дойдя до скотского состояния, то ему для возвращения нужна весть из человеческого мира, которая и сохраняется непрерывной передачей традиции: только держась ее, можно спастись.

... Мы видим, что каждый из двух друзей Иова – великих мудрецов древности – формулирует по-своему стройную, последовательную теорию бытия, иллюстрируя ее красивыми поэтическими образами; это – отличительная черта мудрецов Древнего Востока. Но оба их учения не объясняют причин страданий самого Иова.