Супруги Утконосы, внуки Праутконоса, правнуки Прапраутконоса, помнят еще прапраправремена. Когда ж это было — в триасе или уже не в триасе? Тогда еще жили аммониты, эти головоногие, которые вымерли, потому что действовали больше ногами, чем головой.

— Прапраутконосы, — сказали они, — вы свидетели, что мы вымираем.

— Никакие мы не свидетели, — сказали Прапраутконосы. — Вымирайте на здоровье и не путайте в это нас.

— Мы вымираем, — сказали вымирающие. — Атмосфера становится чересчур ядовитой.

До сих пор Прапраутконосы не замечали, что атмосфера становится ядовитой, они даже снесли два яйца — в знак незыблемо твердых надежд на будущее. Но, проводив аммонитов в последний путь, они призадумались:

— Атмосфера становится ядовитой, а у нас ни капли яда…

И они стали копить яд — не в качестве яда, а в качестве противоядия. В ядовитой атмосфере главное — иметь собственный яд.

Тем временем из снесенных ими яиц вылупились Праутконосы. Собственно, время было уже не то: атмосфера очистилась, яд упал в цене и, кроме соседки Праехидны, его не было ни у кого из млекопитающих. Но супруги Праутконосы помнили слова Прапраутконосов, которые помнили слова аммонитов. И они помаленьку копили яд.

Потом они снесли два яйца, из которых вылупились супруги Утконосы. И супруги Утконосы тоже снесли два яйца.

Все млекопитающие давно перешли с яиц на молоко, но супруги Утконосы предпочитали то и другое. И они откладывали яйца, а выкармливали детенышей молоком (а вдруг не станет ни молока, ни яиц? Не забывайте, что атмосфера становится ядовитой).

Супруги Утконосы помнят слова Праутконосов, которые помнили слова Прапраутконосов, которые со слов аммонитов помнили очень ядовитые времена. Аммониты вымерли, а кому хочется вымирать?

Конечно, сейчас уже не те времена, однако — кто гарантирован? А вдруг вернутся праправремена? Или прапраправремена?.. Когда ж они были — в триасе или уже не в триасе?

История двигалась снизу вверх, и мы, рамапитеки, пришли на смену дриопитекам. Они убивали нас, побивали камнями, но — история двигалась снизу вверх — и мы все-таки пришли им на смену.

Нам досталась в наследство голая, пустая земля, и нам все приходилось делать своими руками. Своими руками мы ломали сучья, сбивали с деревьев плоды… И лишь позже, гораздо позже на этой, обжитой нами земле появились австралопитеки.

Они родились среди нас, в наших пещерах. Мы научили их ломать сучья, сбивать с деревьев плоды, мы научили их говорить — и как же они с нами разговаривают?

— Дикари, — говорят они, — антропоиды. Разве вы далеко ушли от обезьян?

Это мы-то недалеко ушли! Парапитеки, проплиопитеки, не говоря уже о дриопитеках, которых мы еще успели застать. Но австралопитекам этого не понять, они еще не появились на свет, когда делалась вся эта история.

— Ископаемые! — говорят они нам. — Посмотрите на себя — ведь вы же прошлое человечества!

Для дриопитеков мы были будущим. И для парапитеков были будущим. А тут — смотрите-ка: вдруг стали прошлым.

И главное: история двигалась снизу вверх и мы, рамапитеки, двигались вместе с историей. И теперь, когда мы на самом верху…

Видно, что-то произошло — либо с нами, либо с ними, либо с историей…

Завершив подготовительные работы, Он наконец приступил к настоящему творчеству. Ему хотелось создать Человека, но Он не знал, каким должен быть Человек, а из жизни его взять не мог, потому что в жизни его еще не было.

Но его это не волновало. Он был весел и даже беспечен, потому что твердо верил в Свое могущество.

При свете солнца, созданного вчера, он заглянул в водную гладь, позавчера отделенную от суши, и увидел в ней Свое отражение.

— Ку-ку! — сказал Он и вытянул губы, пытаясь нижней захватить кончик носа. И долго смеялся, потому что это было очень смешно.

Потом он растянул рот до ушей, слегка даже потеснив их при этом, так что они улезли вверх, освобождая место для новых потешных действий.

Он надул щеки и свел глаза к переносице. Потом щеки втянул, а глаза развел. И, заведя руки за спину, приставил Себе рожки.

В этих занятиях прошла первая половина дня. Увидев, что солнце уже высоко, Он спохватился и стал создавать Человека по Своему образу и подобию.

Глина послушно мялась в Его руках, принимая все более четкие очертания. Нос приплюснутый. Рот до ушей. И все тело надутое, как мячик.

— Ква! — сказал Человек. И Он понял, что создал лягушку.

Он отбросил лягушку, и она запрыгала по земле, подтверждая свое сходство с мячиком. А Он опять погрузился в работу. Он старательно разминал глину, вызывая в памяти Свой образ.

Губы, вытянутые и слившиеся с носом. И рожки на голове, похожие на два пальца, приставленные к затылку.

— Ме-е! — сказал Человек. И Он понял, что создал козла.

И опять Он месил глину, пытаясь придать ей ту единственную форму, которая отличает Настоящего Человека. Он создавал Человека, создавал его по Своему образу и подобию, но образов было много, и в них не было ничего человеческого.

Подобия, одно другого страшней, множились на Земле: ихтиозавры, бронтозавры, мастодонты и стегоцефалы… Но Человека не было среди них.

Кончился день, наступил вечер, а Он все трудился, ни на минуту не сомкнув глаз. Все смешалось в его голове, и Он подошел к воде, чтобы освежить Себя в памяти.

Он посмотрел в воду и не узнал Себя. Усталое лицо, бессонные глаза и борозды на лбу, каких не было прежде. И во всем этом столько опыта, неудачного опыта, который впоследствии назовут мудростью…

Он отошел от воды и вылепил Человека.

Вылепил бог человека. Все ему сделал как настоящее, еще и кусок глины остался. Спрашивает у человека:

— Что тебе из этого слепить?

Оглядел себя человек: руки-ноги есть, голова тоже на месте. Чего еще надо?

— Слепи мне, — говорит, — счастье. Остальное вроде имеется.

Призадумался бог, стал вспоминать. Много он повидал на своем веку, а счастья так и не видел. Поди знай, как его лепить.

— Вот тебе твое счастье, — сказал бог и протянул человеку нетронутый кусок глины. — Да, да, в этом и состоит счастье — в куске глины, из которого можно что хочешь вылепить.

Человек взял глину, повертел в руках. Покачал головой:

— Да-а… это ты ловко придумал…

Все звери относились друг к другу с уважением и даже с трепетом, и только к Обезьяне никто не относился всерьез, потому что она дурачилась и кривлялась, как маленькая. И тогда Обезьяна сказала:

— Произойди от меня, Человек!

Человек не сразу решился:

— Мне бы, понимаешь, лучше от льва. Или от слона.

— А что такое лев? — сказала Обезьяна и тут же изобразила льва. Это было довольно похоже, хотя и не так страшно, как настоящий лев. — А что такое слон? — сказала Обезьяна и приставила к носу руку в виде хобота.

И вдруг она заговорила серьезно:

— Конечно, от льва каждый произойдет. И от слона найдутся охотники. А как быть другим? Зайцам, например? Или нашему брату? — Обезьяна вздохнула. — Я вот изображаю тут разных… А почему? Потому что мне собой быть неохота. — Она помолчала. — Только ты не подумай, что я жалуюсь, у меня этой привычки нет. Просто хочется кем-то стать, чтоб к тебе относились по-человечески. Ты произойди от меня, Человек, а?

Говоря так, она опять скорчила какую-то рожу, в которой Человек мог бы узнать себя, если б посмотрел повнимательней. Но он смотрел невнимательно, потому что думал совсем о другом.

«Действительно, — думал он, — как это устроено в мире. Кто смел, тот два съел. Сила солому ломит. У сильного всегда бессильный виноват. Каждый хочет произойти от слона или даже от мамонта, а от таких, как Обезьяна, никто не хочет происходить…»