За столько веков Амур испробовал все виды оружия: стрелы, ружья, пушки, бомбы разных систем…

И все это для того, чтоб люди полюбили друг друга.

Близился Новый, 1969 год до нашей эры…

Номархи,[1] жрецы и другие сподвижники царствующего Сенусерта Первого собрались, чтобы в узком кругу отметить это радостное событие. Самого Сенусерта пока еще нет: он появится ровно в полночь, знаменуя появление Нового года. А может, появится кто-то другой: по нынешним временам можно ждать любых неожиданностей.

Что же принесет с собой Новый год?

Пока идут разговоры. Обычные предновогодние разговоры.

— Я — любовь области моей, ярый сердцем, когда вижу ослушника. Я устранил гордость из высокомерного, заставил умолкнуть велеречивого, так, что он уже больше не говорит.

— Отлично сказано! Вы не пробовали это записать?

— Как же, я приказал это высечь на камне.

Вспоминается старый, 1970 год и еще более старый, 1971…

Что же все-таки принесет Новый год?

Два жреца спорят о трактовке Амона. Кто он — бог Солнца или просто баран? Бог Солнца — это все же величественней, но баран — как-то понятней…

Литератор Синухет, уже принятый в высших кругах, но еще не принятый широкой читающей публикой, рассказывает о своей последней поездке в Сирию. Он бежал гуда при Аменемхете и сразу вернулся, узнав, что Аменемхета сменил Сенусерт. Все соглашаются: от Аменемхета немудрено сбежать, а к Сенусерту немудрено вернуться…

Что же, что же принесет Новый год?

Старый, 1970 год, как преступник на колесе, доживает последние минуты. Все умолкают, чтобы полюбоваться его концом.

И вот — конец!

Дверь распахивается — и все облегченно вздыхают.

На пороге стоит Сенусерт Первый, олицетворяя собой Новый год.

Старый, привычный Новый год.

1969 год до нашей эры.

Между двумя Рамзесами — Четвертым и Пятым — был еще один Рамзес, только номер его в веках не сохранился.

Отличный был Рамзес. Когда он взошел на престол, ему, конечно, сразу стали возводить пирамиду, но Рамзес остановил строительство:

— Не рано ли строить для мертвого, когда живым негде жить?

— Мы не для мертвого, — объяснили строители, — мы для вечно живого.

Но Рамзес объяснил им, что вечно живой подождет, пускай сначала просто живых обеспечат.

Ничего не поделаешь. Стали строить для просто живых. Построили целую улицу и назвали ее улицей Великого Рамзеса.

— Да что ж это такое! — возмутился Рамзес. — У вас что, нет других названий?

Стали думать строители: как назвать улицу, чтобы вниманием не обидеть царя, но, с другой стороны, и невниманием его не обидеть?

Тут-то и вспомнили о носильщике Рамзесе — ленивом и нерасторопном, но все же Рамзесе. И назвали улицу улицей Великого Носильщика Рамзеса.

— Вот это другое дело, — сказал Рамзес. — Так и надо называть улицы.

Следующую улицу назвали улицей Великого Точильщика Рамзеса. Еще одну улицей Великого Лудильщика Рамзеса.

— Очень хорошо, — похвалил их Рамзес. — И Великий Точильщик, и Великий Лудильщик… Но почему бы не назвать улицу просто: улицей Великого Рамзеса?

К длинному списку исторических событий и лиц подошел маленький человек.

— Я Авгий. Поищите на «А».

— А кто вы такой? — спросил секретарь Истории.

— Известно кто — царь! Сын самого бога Солнца.

— Царей много, да не все попадают в Историю. Вы конкретно скажите, каковы ваши дела.

В разговор вмешался помощник секретаря:

— Поищите на «Г». Это тот Авгий, у которого Геракл чистил конюшни.

Секретарь покачал головой:

— Опять этот Геракл! Столько мелюзги потащить за собой в Историю!

Высший совет богов постановил разрушить Трою.

— Подкиньте им троянского коня, — посоветовал Зевс. — Да не забудьте посадить в него побольше греков.

Воля Зевса была исполнена.

— Ну как Троя? Разрушена?

— Пока нет, громовержец. Там у них нашелся какой-то Лаокоон…

— Что еще за Лаокоон?

— Личность пока не установлена. Но этот Лаокоон не советует ввозить в город троянского коня, он говорит, что надо бояться данайцев, даже если они приносят дары.

— Уберите Лаокоона. Личность установим потом.

Воля Зевса была исполнена. Два огромных змея задушили Лаокоона, а заодно и его сыновей.

Смелый троянец умирал как герой. Он не просил богов о пощаде, он только просил своих земляков:

— Бойтесь данайцев, дары приносящих!

— Сильная личность! — похвалил его Зевс, наблюдая с Олимпа за этой сценой. — Такому не жалко поставить памятник.

Воля Зевса была исполнена.

И, учитывая последнюю просьбу Лаокоона — не ввозить в город троянского коня, — ему воздвигли красивый, выразительный памятник: Лаокоон въезжает в город на троянском коне.

Мор уничтожил народ Эгины, и когда Зевс спохватился, на острове остались одни муравьи. Они были маленькие, совсем незаметные и потому уцелели во время бедствия.

Но для такого бога, как Зевс, муравьи тоже кое-что значат. Он подал знак — и муравьи превратились в людей — настоящих людей, высоких, стройных и сильных. И назвал Зевс людей мирмидонянами, потому что они произошли от муравьев.

Это были честные люди, исполнительные и трудолюбивые. Но по старой муравьиной привычке они ходили согнувшись, низко опустив голову, будто над ними был занесен сапог.

Зевсу было за них стыдно, и он гремел:

— Люди, будьте людьми! Люди, будьте людьми!

Но от этого крика они пригибались к земле еще больше.

А Зевс гремел и гремел в небесах. Старый, наивный бог, он не понимал простой истины: можно превратить муравьев в людей, но сделать людьми людей — это богам не под силу.

Ах, каких детей породила Ехидна! Старший — настоящий лев. Младший настоящий орел. Средние — Цербер и Гидра — умницы, каких мало: на двоих двенадцать голов.

Выросли дети, и каждый нашел для себя занятие. Цербер трудился под землей — сторожил подземное царство. Орел действовал с воздуха — клевал печень Прометея, прикованного к скале. А лев и Гидра работали на земле опустошали окрестности Немей и Лерны.

Все дети пристроены, все при деле. Ехидне бы жить да радоваться. Но тут подвернулся Геракл со своими подвигами. Он задушил Немейского льва, отрубил головы Лернейской гидре, застрелил из лука орла, а Цербера связал и бросил в темницу. Хорош герой — убивать чужих детей! Да его б за такие подвиги…

— Господа олимпийцы, перед вами несчастная мать! Она породила детей, которые стали ее единственной радостью и надеждой. И вот приходит какой-то Геракл, давно известный своими подвигами, и убивает этих детей. Он убивает их на наших глазах, а мы храним олимпийское спокойствие. Господа олимпийцы, до каких пор наши гераклы будут уничтожать наших гидр, которые опустошают наши города? До каких пор наши гераклы будут уничтожать наших орлов, которые клюют наших прометеев? Отвечайте, господа олимпийцы!