И мотив нам понравился, лирический и с грустинкой.

Чудесная мелодия!.. Особенно понравилась песня отцу.

— Надо спеть ее нашим работягам, — сказал он. — А зимой пошлем тебя на фестиваль самодеятельной песни. Подготовь еще несколько своих песен.

— А где будет фестиваль? — спросил польщенный Женя.

— В Тынде. Продлится три дня. Будут делегации Москвы, Ленинграда, Куйбышева и других городов, но с такими гитаристами и песенниками, как ты, и мы не ударим в грязь лицом.

— А ведь Виталий тоже поет, — вдруг сказал Алеша. — Спой, — попросил он.

Виталий сначала отказался наотрез, пришлось его довольно долго уговаривать. Затем он заявил, что аккомпанирует он себе сам, но лишь на рояле.

Рояля в пекарне не было, но мы так разохотились, что решили немедля отыскать рояль. Отец позвонил в Дом культуры, но там сегодня была лекция о международном положении, и все давно разошлись — долгие гудки свидетельствовали, что ни одного человека в Доме культуры не осталось. Тогда папа стал названивать поочередно — в театр, в НИИ, всем знакомым и, наконец, какому-то Кириллу Дроздову, который оказался дома.

Узнав, в чем дело, Дроздов пригласил нас всех к себе домой завтра вечером, предупредив только, что у него не рояль, а пианино.

— Пианино устраивает? — спросил отец у Виталия. Тот кивнул головой: «Вполне».

Вскоре отец собрался уходить и пригласил нас утром — или днем, когда сможем, — к нему в НИИ, который ему очень хотелось нам показать.

Он терпеливо ждал, пока мы договорились (дело было в Жене и Алеше, Христина ведь работала в этом институте), и, попрощавшись, ушел.

Институт произвел на меня (на ребят тоже) огромное впечатление, хотя мама вдосталь потаскала меня по всяким НИИ. (Уверен, что в душе ей страстно хотелось, чтоб я стал научным работником.)

Бросалось в глаза, что этот научный институт далекого городка Восточной Сибири был оснащен новейшей техникой. Лаборатории просто ослепляли сложнейшей аппаратурой, приборами. Я сказал об этом.

— Филиал Сибирского отделения Академии наук1 — усмехнулся отец. — А теперь, ребята, я познакомлю вас с весьма интересным человеком. Математический гений. Ему еще и тридцати не исполнилось, а уже доктор наук. Автор потрясающих открытий. Вот так-то, ребята!..

Он постучал в дверь, и мы вошли, немножко стесняясь.

Из-за письменного стола, заваленного бумагами и рукописями, поднялся навстречу нам высокий сутуловатый молодой человек. Прямые белокурые волосы, зачесанные со лба назад, падали до плеч. Темные, почти черные глаза на бледном лице смотрели иронично и дерзко.

— Садитесь, товарищи, Андрей Николаевич, садитесь… — Кирилл пододвинул кресло отцу, мы присели на стулья. Стало очень тихо. Кирилл молча смотрел на нас.

— Может, расскажете ребятам о своей работе… — нерешительно попросил отец.

Кирилл пожал плечами.

— Не обижайтесь, но… ведь никто из вас ничего не поймет? Вы мне представьте их, Андрей Николаевич. Кто из них ваш сын?

— Пожалуй, не поймем. Мне в Новосибирском академгородке рассказывали, что, когда Кирилл Дроздов защищал кандидатскую, один академик сказал, что в этом переполненном учеными конференц-зале, кроме самого Кирилла и этого академика, может, только трое-четверо ион я л и, о чем говорил Кирилл. Что-то совсем новое, непохожее — в алгебре. Бо-ольшой шаг вперед в науке. А когда его диссертация космонавтике послужила, получил и Ленинскую премию.

— Да что говорить, характер у него…

— Ложь насчет характера, — серьезно опроверг Кирилл, — был на зимовках — не конфликтовал. А здесь? Со всеми отличные отношения. Так кто из троих ваш сын?

— Угадайте.

— Этот?

Кирилл, к моему великому возмущению, указал на Женю. Все рассмеялись. Отец представил нас, подчеркнув, что Женя — выдающийся автомобилист-гонщик, а я мастер фигурного катания.

Об Алеше добродушно сообщил, что он хороший пекарь. Виталий был дома — готовил опару. И хорошо, что его не было: как его представлять? Не подонок же? Бывший студент? Уголовник?

— То-то мне знакомо твое лицо, — сказал Кирилл, — я видел тебя по телевидению. Конечно же, Андрей Болдырев… В паре с девочкой. Марина…

— Марина Шалая.

— Да. Помню. Чудесная девчушка. И как это ты смог бросить спорт после такого-то успеха? Ну, а математикой никогда не увлекался?

— Н-нет, учился по математике на одни четверки. Вот кто у нас математикой увлекается — Алеша.

— Да, это у Алеши хобби! — подтвердил Женя.

— Да бросьте, ребята! — смутился Алеша.

— Помолчи, все равно скажу. — Он — прирожденный математик, может, гений, которому не дали проявиться. Вам дали, а ему не дали, понимаете?

— Нет.

— Андрюша!

— Алеша, помолчи! Он занимается математикой наедине, как пишут стихи. Ведь я просто преклоняюсь перед ним. Прежде всего за то, что он — личность. Он же умеет противостоять любому плохому влиянию. Когда он был маленький и жил с родителями, окружение могло влиять только плохо… Нелегко учиться, когда у тебя болит голова от побоев, когда ты голоден, когда не хватает просто ласки, душевного тепла. Каждый вечер пьянка, брань, побои… И в таких условиях сохранить душу. Алеша привык стесняться людей, которые его всегда недооценивали, вот он и молчит при них. Но при мне он не молчит. И сколько же глубоких мыслей я от него слышал. Вот он сидит с нами, стесняясь: «всего лишь пекарь»! Всего лишь, хотя без хлеба никто из нас жить не сможет. Не знаю, в чем проявится талант Алеши — в математике или в чем другом, может, и в хлебопечении или доброте, но Алексей найдет себя. Вот так-то!

Я наконец выдохся и умолк, чтоб перевести дыхание. Алеша не знал, куда деваться от смущения, но Кирилл вдруг протянул мне через стол руку.

— Спасибо, Андрей! — сказал он, и было видно, что это от всей души. И добавил просто: —Ты хороший парень. Я бы тоже хотел иметь такого друга, как ты или Алеша.

Все повеселели.

— Значит, ты, Алеша, изучаешь по ночам "математику, — удовлетворенно заметил Кирилл, — на чем остановился теперь?

Алеша смущенно взглянул на Кирилла.

— Так ведь самоучкой. Я теперь по профессии…

— Знаю. Но мне хотелось бы знать, что именно ты одолеваешь сейчас. Тебе ведь трудно. Может, я помогу. Посоветую…

Алеша так и просиял от удовольствия.

— Спасибо, Кирилл Георгиевич. Конечно, вы могли бы дать мне совет. Может, я не с того боку захожу. Я сейчас учусь интегрировать, решать в квадратурах обыкновенные дифференциальные уравнения. Начал было изучать векторный анализ и тензорную алгебру, но… умение оперировать с тензорными индексами мне не очень-то дается. Взялся за основы теории функций комплексного переменного, но ничего совсем не понял… Ни в теории группы, ни в методе Лапласа. Рано еще браться за это мне.

Кирилл изумленно переглянулся с отцом и стал расспрашивать Алешу о деталях, потом, поговорив, снабдил его какими-то толстыми трудами по математике. На этом мы распростились до вечера.

У Кирилла Дроздова была такая же просторная однокомнатная квартира, как и у отца, но, отражая индивидуальность хозяина, совершенно не походила на отцову. Общее лишь одно: много книг. Но и книги совсем разные. Я постоял возле стеллажей: физика, математика, космография, кибернетика, воздухоплавание, физиология, психология и театр. На нижних полках журналы: «Квант», «Физиология человека», «Театр» — за много лет, — солидные исследования, монографии, воспоминания артистов и режиссеров.

На свободной от книг стене портреты Эйнштейна, Ландау, Вавилова (но не физика, а Николая Вавилова, генетика), Смоктуновского и поэта Павла Антокольского. И всего один пейзаж, мастерски сделанный, — утро на неведомой планете.

А на одной из полок я увидел в пластмассовой рамочке портрет красивой женщины… Это была фотография моей матери.