Однако сейчас, при виде этого гордо-равнодушного чеченца, который, наверняка, убивал и пытал таких же мальчишек, как те, что полегли много лет назад на окраине Грозного, где-то глубоко внутри, в тех глубинах души, куда никогда не заглянуть ни военным психологам, ни даже самому Стасеру, начала подниматься та неконтролируемая первобытная ярость, что заставляет людей порой совершать такие поступки, о которых они сами вспоминают потом с содроганием.

— Значит, решил быть героем? — тихо процедил Стасер.

Чеченец лишь гордо вскинул голову, но, поймав случайно взгляд опасно сузившихся глаз разведчика, невольно вздрогнул. Тихо свистнул, вылетая из ножен зачерненный клинок армейского ножа, тускло блеснула на солнце серая полоса заточенной кромки.

— Чтобы ты не думал, что я с тобой шучу, я отрежу тебе ухо. Правое. Я их собираю, — замороженным голосом произнес Стасер, поднимаясь и коленом прижимая пленника к дереву. — Не дергайся, а то будет больно.

Отсечь ухо можно было одним коротким взмахом, заточенный, как бритва клинок, даже не почувствовал бы сопротивления, но Стасер резал долго и аккуратно, тщательно обходя завитки ушной раковины. Темно-красная кровь резво побежала чеченцу за воротник. Саламбек лишь шипел от боли, судорожно дергая руками, пытаясь освободиться.

— Ну так что? — демонстрируя ему сморщившееся и посеревшее ухо, спросил Стасер. — Твои люди сожгли колонну? Говорить будем, нет? Нет? Хорошо. Тогда следующее ухо для симметрии…

Он понимал, что ведет допрос неправильно, что чеченца можно сейчас всего искромсать, очинив, как ломкий карандаш и все равно не добиться результата, но остановиться уже не мог, его рукой двигал не разум, а лишь всепоглощающая, требующая немедленного выхода ненависть.

— Слышь, урод, — вмешался до сих пор безучастно топтавшийся рядом Пинчер. — Мы тебя сейчас в куски изрежем. А потом, до того как ты кровью истечешь, удавим брючным ремнем. Удавленников ваш Аллах в рай не берет. Так что будешь ты после смерти у чертей в аду раскаленные сковородки лизать или что у вас там еще полагается… Понял?!

Саламбек лишь хрипло рассмеялся в ответ на эту угрозу. Бывшие милиционеры редко верят в богов, хоть христианских, хоть мусульманских, хоть индусских и напугать их божьим гневом трудно.

— Не мешай! — задушено просипел Стасер, отталкивая Пинчера в сторону и деловито срезая пуговицы с камуфляжной куртки боевика. — Я вот ему сейчас ихний полумесяц на пузе вырежу.

— Слышь, урод, — вновь попытался достучаться до разума пленника Пинчер. — Мы ведь если от тебя ничего не узнаем, то пойдем у твоих родных спрашивать. Ты, придурок, даже не понимаешь, кого в заложники взял! У парня двоюродный дядя — депутат, в думе сидит! Нам приказ его найти с самого верху дали, если надо мы все твое село до последнего человека вырежем, и нам за это ничего не будет, понял?! Хочешь, чтобы твоей жене и детям животы повспарывали? Мы запросто, без проблем!

Дядя — депутат был на ходу сочинен Пинчером, но в остальном разведчик вовсе не врал, если бы пришлось резать родственников несговорчивого чеченца отрабатывая полученные бабки, рука бы не дрогнула. А что, как они с нами, так и мы… Саламбек, несмотря на дикую боль, задумался, сказанное было отнюдь не похоже на попытку взять упрямого пленника на пушку. Кто их знает этих русских среди них, особенно среди контрабасов из разведки и спецназа, хватало отморозков способных выполнить подобную угрозу, а уж если задача действительно поставлена влиятельным человеком, потребовавшим достигнуть результата любыми средствами… Тут речь шла уже не только о его жизни и смерти, под угрозой удара оказался весь род.

— А скажи-ка мне еще вот что, — схватив за руку уже примеривавшегося, куда вонзить нож Стасера, продолжал Пинчер. — Ты сейчас из дома своего брата Асламбека в лес выскочил. А Асламбек уже год как в земле, так чего ты в его доме делал? Вдову его дрюкал, или как? Хорошая баба, больше жены тебе понравилась?

Саламбек часто задышал и задергался в путах.

— Тихо, милый, тихо… Не сверкай так на нас глазками, не любим мы этого… — почти нежно пропел Пинчер, сопроводив свои слова мощной оплеухой от которой голова чеченца мотнулась из стороны в сторону, а из разбитого носа тонкой струйкой засочилась кровь, сливаясь под подбородком с текущими из обрезанных ушей ручьями.

Институт вдовства у чеченцев довольно своеобразен. Вдова остается жить в тейпе мужа, подчас имея статус рабыни, и обязана подчиняться не только любому из мужчин, даже, к примеру, достигшему совершеннолетия племяннику, но и старшим женщинам. С вдовой можно делать все что угодно, заступиться за нее некому, вот, похоже, Саламбек и огуливал пригожую не смеющую ни в чем ему отказать женщину, причем видно так она его ублажала, что не хотел он для нее неприятностей со стороны своей законной половины, потому сам факт нахождения в селе скрывал. Значит, здесь не просто похоть замешана, а нечто большее, на чем и сыграть не грех…

— Значит, говоришь, хороша Асламбекова жеро (вдова — чеченск.). Видно и нам подойдет, ты как думаешь? Вот напарник мой, очень горячих баб любит, пожалуй, я его отправлю сейчас в село за этой сладкой вдовушкой. Менты, поди уже убрались, дом на окраине, никто и не заметит… Полчаса не пройдет, как она здесь будет… Вот повеселимся, давно уже мы без баб, отдерем во все дырки…

При этом Пинчер плотоядно ухмылялся и причмокивал, не забывая внимательно фиксировать реакцию связанного чеченца. А реакция была что надо, в потемневших глазах вовсю плескалась бессильная ярость, значит, зацепило! Теперь дожимать, дожимать…

— Одна незадача, командование может не одобрить, сам понимаешь, права человека, законность и прочий бред… Чай не на войне мы, а так просто, порядок наводим… Ну да ничего, лес большой, никто не найдет. Как натешимся, так на куски порежем и здесь же закопаем. Товарищ мой любит баб живьем на куски пластать, что делать, контуженный он, совсем сумасшедший, злой как пес, разве что кровь не пьет, а так самый натуральный вурдалак…

Чеченец заскрежетал зубами, дергаясь всем телом.

— Слушай, пока не начали, она как, в жопу дает? Что башкой мотаешь? Жалко сказать? Я, понимаешь, люблю очень в жопу, узко там, приятно… Хотя, кто ее спрашивать будет, не дает, так будет давать, все когда-нибудь впервые бывает… Или нет! Я лучше придумал! В жопу мы тебя будем трахать! А чего? Жопа она одинаково устроена, что у мужика, что у бабы…

— Шакал паршивый, — в голос взвыл чеченец. — Только развяжи меня, я тебе глотку перегрызу!

— Да ладно, зачем развязывать, так даже удобнее будет, — совершенно спокойно и деловито прикинул Пинчер. — Один здесь под деревом тебя девочкой делать будет. А жеро твою рядышком раком поставим, чтобы она видела, может ей даже понравится, наверняка, она не видала, как мужиков трахают, особенно таких как ты орлов. Ну и ей самой пока второй займется. Прикольно, да? Вас обоих одновременно трахает в жопу русская разведка! Вот увидишь, тебе понравится, а уж ей-то…

— Траханный ишак, — ярился чеченец. — Я тебя на куски порежу, я даже мертвый тебя найду!

— Ну это вряд ли, — покачал головой Пинчер. — Ладно, нечего сопли жевать. Ты как, брат, сам до села смотаешься, или лучше мне сходить?

— Да ладно, сиди, этого сторожи, тут идти два шага, так что я мигом, — подыграл Стасер, закидывая за спину автомат, и всем видом изображая готовность двинуться в путь.

Чеченец, кусая губы, впился в него глазами. „Не верит, надеется, что мы только пугаем“, — понял Стасер и, не обращая больше на пленника внимания, широкими шагами двинулся к лесу в ту сторону, где находилось родное село Саламбека.

— Стой! — вскрикнул сзади боевик. — Не надо! Не трогай ее, шакал!

— Поздно, батенька! — издевательски хохотнул Пинчер. — Тебе по-хорошему предлагали? Предлагали! Ты не захотел? Не захотел! Ну, теперь не обижайся, наша очередь забавляться пришла. А ты как думал?

— Я скажу, — тихо промолвил боевик. — Скажу, все, что хотите знать. Только не трогайте ее… Поклянитесь, что не тронете…