Как уже отмечалось, часть третья, в рукописи последняя, не выделена (всего в части третьей шесть глав вместо двенадцати в печатном тексте); более того, текст открывающей ее главы (будущие главы I-VII) сначала был отделен от предыдущего текста лишь небольшим пробелом, обычно обозначающим переход к другой сцене. После слов Ольги: «Я не знаю, что тебе делать…» (наст. изд., т. 5, с. 231) – и пробела с новой строки было начато: «Он шел

66

домой, с сердцем, полным счастья…». Не закончив фразы, Гончаров зачеркивает ее, вписывает обычное обозначение «Гл‹ава›» и начинает новый вариант: «Воротясь домой, он застал у себя Тарантьева и вдруг похолодел, упал с облаков. Он с изу‹млением›» (там же, с. 338, вариант а. к с. 288, строки 3-8). Следующий вариант начинается с возвращения Ольги после свидания с Обломовым домой и ее беседы с теткой. В идущем далее авторском тексте подробно анализировалось состояние девушек, только что ставших невестами, у которых от этого «дрожит сердце» и «горит взгляд», и ставился вопрос: «Отчего же Ольга не трепещет?» (там же, с. 338-339, вариант б. к с. 288, строки 3-8). Этот вариант тоже зачеркивается, и Гончаров возвращается к варианту с Тарантьевым: «Обломов шел с таким праздничным лицом домой, так бодро, живо вошел к себе в комнаты и остолбенел, похолодев. Ему стало вдруг холодно, противно. Он упал с облаков. В его кресле сидел Тарантьев» (там же, с. 339, вариант в. к с. 288, строки 3-8). Но и это начало вычеркивается, и в рукописи появляется новый, уже окончательный вариант – без Тарантьева. Гончаров возвращает Обломова к его счастливому состоянию. И если Ольга «не трепетала, не бегали мурашки у ней по плечам, не горел взгляд гордостью» (вариант б.), то Обломов «почувствовал себя гордым, могучим ‹…›. Ему выпало на долю решительное мгновение, которое возводит человека на крайнюю высоту жизни и для которого люди с блаженством кидаются в бездну. Он вдруг вырос в собственных глазах, вдруг почувствовал и осознал в себе массу способностей и сил, которых не подозревал; воскресло всё, что он считал погибшим. Мысли потекли свободным, широким потоком, в груди закипели намерения, забились яркие и сильные надежды. ‹…› у него есть цель!» (там же, с. 339-340, вариант г. к с. 288, строки 3-8). По-видимому, в частности, этот текст Гончаров, по его собственному признанию в письме к И. И. Льховскому от 2(14) августа 1857 г. из Мариенбада, «писал как будто по диктовке. И, право, многое явилось бессознательно; подле меня кто-то невидимо сидел и говорил мне, что писать». Возможно, именно в этом состоянии он, увлеченный, вдруг незаметно для себя вернулся к уже написанной сцене последнего свидания и стал продолжать ее: «Она неподвижно сидела на скамье и гордым счастливым взглядом смотрела на трепещущего

67

у ног ее зрелого мужчину, следила, как любовь зажигала и пробуждала в нем силы, как он бился и плакал». И, не замечая смещения хронологии событий, Гончаров продолжает: «- Боже! Что со мной делается! – шептал он про себя, оглядываясь изумленными глазами вокруг. – Пятнадцать лет сна, позора, как в болоте, – и вдруг одной минутой, одной искрой она зажгла жизнь ‹…› Возьми же мою жизнь ‹…› отдаю тебе ее всю ‹…›. Дай мне жить, жить!». Сцена свидания заканчивалась страстным монологом Ольги: «Я давно взяла твою жизнь! Ты – мой! Я одолела твой сон, ты спасен! Я – цель твоей жизни. Как я сильна! – сказала она гордо. – Женщина может всё, что захочет: она одна – цель мужчины: без нее нет ему жизни. – И она опять смотрела на него, лежащего у ее ног» (там же).

Вероятно, дописав этот новый вариант, Гончаров заметил свою ошибку со включением фрагментов из сцены уже закончившегося свидания и вычеркнул из текста два эпизода (первый начинался со слов: «Она неподвижно сидела на скамье» – и заканчивался словами «как он бился и плакал»; второй – со слов: «Он страстно целовал ей руки» – и до конца варианта). Последний вариант теперь заканчивался словами, мысленно обращенными к Ольге: «Возьми же мою жизнь, ты создала ее опять, отдаю тебе ее всю, сделай, что хочешь, что можешь. ‹…› Дай мне жить, жить!». Этот последний вариант представляет собой начало будущей главы V части третьей. Зачеркнутый же страстный монолог Ольги Гончаров попытался использовать в словах Обломова, обращенных к ней в будущей главе VII (см.: наст. изд., т. 4, с. 351-352, строки 20-2); другие следы отброшенного текста просматриваются в следующем далее тексте рукописи – там, где Ольга напоминает Обломову о его обязанностях («- Пришло время действовать, Илья: я требую этого, приказываю! – сказала она. – Я сделала всё, что может сделать женщина: теперь твоя очередь наступила. Я уже не скажу ни слова, и если правда, что от моей любви воскрес в тебе человек, мужчина, не мне уже говорить тебе, что делать! – сказала она, протягивая ему обе руки» – наст. изд., т. 5, с. 374, вариант к с. 352, строка 5), и там, где она прерывает восторженную речь Обломова, любуясь «в нем своей силой» («- Да, – говорила она, – женщина может сделать всё, одна только женщина! Штольц ничего не сделал. Не он,

68

а я выведу на тебя (так в рукописи. – Ред.) на простор и потом всю жизнь буду гордиться…» – там же, вариант к с. 352, строка 11). И немного ниже: «Она с наслаждением торжества смотрела на его голову, склоненную к ее ногам» (там же, вариант к с. 352, строки 18-19). В печатный текст вся эта торжествующая восторженность не вошла, и монологи Ольги стали менее экзальтированными.

Следующая рукописная глава (будущие главы VIII-X) – диалог Обломова с Захаром и Анисьей по поводу посещения Ольги, описание реакции Ильи Ильича на письмо поверенного, отказавшегося «присматривать» за имением и сообщавшего, что без присутствия Обломова (хотя бы в течение четырех месяцев) едва ли удастся получить дохода «больше трех тысяч», и сцена с «братцем» – была написана в очень короткий срок – к 29 июля (9 августа) 1857 г. В письме к Ю. Д. Ефремовой, датированном этим днем, Гончаров сообщал, что роман почти закончен и хотя еще «требует значительной выработки», но тем не менее «недописанное нетрудно будет, несмотря на занятия, докончить в Петербурге»; все написанное же составляет 45 листов, т. е. границей этого написанного текста назывались именно будущие главы VIII-X (л. 44-45 авторской нумерации). И по содержанию, и стилистически весь этот рукописный текст почти не отличается от будущего печатного текста. При этом фрагмент, в котором Обломов спрашивает «братца», где тот учился, а в ответ на замечание Ивана Матвеевича о том, что Обломов в отличие от него учился «настоящим наукам», Илья Ильич, подтверждая это, признается в своей полной неспособности применить эти «науки» к какому-либо практическому делу, появился в составе будущей главы IX не сразу (см.: там же, с. 378, вариант к с. 360-361, строки 30-6). Это дополнение относится, скорее, к сфере «архитектоники», так же как и последний абзац этой главы, который заключал в себе размышления Обломова, едущего к Ольге объясняться по поводу предстоящей отсрочки помолвки (см.: там же, с. 379, вариант к с. 361, строка 41); в печатном тексте этим последним фрагментом (в несколько измененном виде) открывается глава XI. Текст будущей главы X также появился при очередном обращении Гончарова к рукописи и полностью вписан на полях. В нем уже не было обычных длиннот, за исключением довольно подробного описания трактира близ дома Пшеницыной, на первоначальной

69

стадии сложившегося текста (без сцены в трактире) действительно излишнего. После введения этой сцены в текст будущей главы X следы описания трактира обнаруживаются в первом же ее абзаце (ср.: там же, с. 376, вариант к с. 356, строка 10, и наст. изд., т. 4, с. 362, строки 1-10).

Гончаров несколько забегал вперед, когда в упоминавшемся выше письме к Ю. Д. Ефремовой, называя в качестве последнего написанного листа л. 45, писал: «Главное, что требовало спокойствия, уединения и некоторого размышления, именно главная задача романа, его душа – женщина, – уже написана, поэма любви Обломова кончена…». «Душе» романа – Ольге и окончанию «поэмы любви» и была посвящена очередная глава романа (будущая глава XI печатного текста), занимающая в рукописи л. 46-47 и начало л. 48 авторской нумерации. Об этой очередной стадии работы Гончаров писал И. И. Льховскому 2(14) августа: «…31 июля у меня написано было моей рукой 47 листов – и повторял: – Поэма изящной любви кончена вся: она взяла много времени и места».