Отзовитесь, отличники! И не говорите, что не слышали!

Глупо спрашивать — знаете ли вы из физики правило правой руки, секрет короткого замыкания, тайны сообщающихся сосудов, загадку броуновского движения и еще сотню хитроумных вещей. Но зато вы и не подозреваете, что лично у нас в школе существуют вовсе неизвестные доныне науке Правило дразнящей среды и Закон разгорания аппетита.

Вот послушайте...

Чтобы в среду на уроке физики не страдать от неизбежных и мучительных галлюцинаций, следует заранее основательно подкрепиться. Это вовсе не означает, что среда — роковой день, когда Николай Алексеич затевает массированный опрос класса по едва проглоченной нами теме. Просто в этот день физика у нас предваряет большую перемену, которую наш учитель издавна — и это хорошо известно всей школе — облюбовал для обеда.

На обед он жарит яичницу. Во время урока. Если быть совсем точным, начинается это тайное священнодействие минут за пять до звонка. Придумав повод, он исчезает «на секундочку» в примыкающую к кабинету со стороны доски подсобку. Отсутствует он не более минуты. Но за это время успевает включить электроплитку, поставить сковородку и погасить ее пыл ушатом диетических яиц, степенно дозревающих в ожидании звонка с урока.

Спросите, откуда такая осведомленность? А попробуйте не смекнуть, в чем тут дело, если вскоре в класс нахально вползает запах яичницы. Он торжествующе порхает над партами, дразнит ноздри, заставляя нас понимающе переглядываться, притворно сглатывать слюну и гадать: не начинает ли яичница переходить в новое агрегатное состояние, или, говоря проще, предательски подгорать?

Честно говоря, тут мы начинаем бить тревогу. Шутка ли: эдак, увлекшись ради нас показом эффектного опыта, Николай Алексеич потом найдет на сковородке не заветную яичницу, а ее обугленные головешки... Легко сказать — «бить тревогу». А как ее, треклятую, бить посреди высоконаучных наших разговоров о тайнах сообщающихся сосудов или о работе двигателя внутреннего сгорания? Не скажешь ведь учителю: «У вас яичница погибает!»

Вот и приходится каждый раз что-нибудь придумывать, дабы навести добряка-физика на мысль наведаться на свой камбуз и спасти трапезу.

Николай Алексеич давно был бы пенсионером. Но живет он совсем один, и работу оставлять не хочет.

И, если хотите знать, физика радует нас не меньше, чем мультики серии «Ну, погоди!». Мы, как зайцы, хотим иногда улизнуть от заведомо скучной темы, как от волка... Но тут Николай Алексеич живо настигает нас очередной выдумкой, как бы говоря: «Ну, погодите! Я вам сейчас та-а-кое покажу». И тут же — бах нас по голове фантастическим опытом с нагреваемой прямо на наших глазах водой в пробирке. Водой, которую лижет огонь, но которая почему-то остается холодной... «Ну, погодите!» — это еще и когда наэлектризованная стеклянная палочка в его руках умеет, как факир в цирке, укрощать струйку воды из крана и заставлять ее извиваться виртуознее дрессированной кобры.

Мудрено ли тут учителю, видя изумленные глаза наши, не позабыть, что в подсобке безвинно погибает никому не сделавшая плохого, но всеми покинутая яичница?..

Мой брат Акрам, а он — моряк, говорит по похожему поводу так: «Если ловится кальмар — и про вахту позабудешь».

Про испытания, которые ждут теперь и меня по средам на физике, я узнал сразу же, как познакомился с Борькой Самохваловым — моим соседом и будущим одноклассником.

Мало сказать — соседом. Живем мы в девятиэтажке, и оба на первом этаже. Правда, в соседних подъездах, но зато у нас общая стена и даже балконы на одну сторону выходят. Это обстоятельство, возможно, и не стоило бы упоминания, если бы вскоре не сыграло во всей этой истории неожиданной роли. Но об этом — позже...

Борька Самохвалов — первый, кого я увидел во дворе, когда мы переехали в Ташкент. Жаль было, конечно, расставаться с ребятами из поселка Катта-Караван, где мы так весело жили до самого моего восьмого класса. Но после нового года папу вдруг перевели на новую работу, и — прощай, поселок... Вещи погрузили на грузовик, за рулем был Билял Гиреевич — отец Сервера Мамбетова. Да и сам Сервер вызвался поехать с нами провожать.

—Вещи помогу разгружать! — веско сказал он.

Когда машина, ведомая Билялом Гиреевичем, подъехала к массиву Юнусабад, где отныне нам предстояло жить, Сервер, восседавший вместе со мной в кузове, вздохнул:

—Теперь вообще не будем видеться...

Вот еще! — перебил я.— Глупости какие. Ездить будем друг к другу. Сяду на свою «Каму» в воскресенье — и прикачу. Трудно, что ли? Ты вспомни — мы ведь даже в Чирчик, в Газалкент на великах гоняли.

Погляжу, как ты приезжать будешь!— с сомнением вздохнул Сервер.

Спорить я не стал. Вот докажу делом — и будет знать, как вздыхать. Все свои вздохи возьмет обратно.

Наконец машина закатилась во двор, образованный высоченными утесами трех домов. Двор меж ними лежал как лощина, выходившая в большой мир лишь узким асфальтированным ущельем. Папа с мамой вышли из кабины. Папа был весел. Похоже, бетонно-панельные утесы ему нравились. Оно и понятно. Он вообще у нас любит все прочное, основательное, надежное. Мама говорит, это потому, что он и сам такой.

Но все равно было ужасно жалко, что там, в поселке, оставались теперь и наш двор, и огород, и виноградник. Вот если бы можно было перевезти сюда и их. А заодно — и Сервера, и Ваську Кулакова, и всех других ребят.

А разве нельзя? Сам читал: в Москве не то что виноградник — целые дома перекатывают с места на место, чтобы улицу расширить.

Ладно уж. Горю моему теперь ничем не поможешь. Прощай, Катта-Караван! Здравствуй, Ташкент! Привет, Юнусабад!

Стали разгружаться. Папа, Алишер и Билял Гиреевич засучили рукава, Сервер подал мне «Каму», я прислонил велосипед к дереву, и тут откуда ни возьмись подбежал незнакомый мальчишка, и, оглядывая «Каму», спросил:

—Велосипед? Дай покататься.

Я повел плечами — бери, мол. Но меня сердито остановил Сервер, крикнув мальчишке с машины:

—Эх, ты! А еще сосед! Неужели не понятно: сначала пацанов знакомых собери, вещички соседям помоги занести, а потом только велик чужой проси покурочить.

—Вот еще, покурочить... — сконфуженно пролепетал мальчишка, — Я осторожно... А пацанов собрать — это можно. Я сейчас...— и он мигом испарился.

Билял Гиреевич, придерживавший диван, явно заинтересовался нашим спором с мальчишкой.

—А ведь Сервер-то прав!— сердито выдохнул он.— Покататься любой мастак. А вот заметить, что рядом с велосипедом,— это не всякому по зубам.

Папа усмехнулся:

—Вижу, Билял-ака, пофилософствовать захотелось?

—Вот еще!— обиделся Билял Гиреевич. — Не место и не время. Только припомнился мне такой случай. Это когда я, так сказать, в первый раз женат был. В байский дом попал - не иначе. Кругом хрусталь, мебель, ковры. Ходить по дому страшно. И вот что там со мной приключилось в первый же день…

—И что же?— навострил уши Алишер.

Билял Гиреевич усмехнулся:

—Чудеса, да и только. Посреди свадебного торжества наступил я на валявшуюся на полу бутылку — ее будто кто специально подбросил — и, ясное дело, полетел головой вперед и прямиком протаранил ею югославскую стенку.