—Уверен. Главное — хорошенько все продумать, найти слабые места у противника. Я не выдержал и рассмеялся.

Говори, да не заговаривайся. Сказал тоже — противник... Придумаешь...

Ну это я так, фигурально,— выкрутился Борька.— В смысле — разобраться надо, где да что. Вот увидишь: что-нибудь придумаем.

Мы выскользнули из лифта. Мартовское солнце гарцевало на облаке, легонько постегивая его теплым ветерком. Облаку было весело, и оно металось под горячим седоком, будто желало сбросить солнце на небо. Хорошо! Совсем весна!

И только на душе у меня стояла, в лучшем случае, поздняя осень. Наивный человек этот Борька Самохвалов. Интересно, как он собирается выполнить задание Сиропова, если Быков в принципе никого не принимает?

— Пошли в гостиницу!— распорядился Борька.— Вон же она, рукой подать. Только дорогу и перейти.

—Сейчас?— удивился я наивности Борьки.— у тебя где уши были? Сказано же тебе — он или в жюри сидит, или со зрителями.

Но Борька был невозмутим.

— С чего ты взял, что я собираюсь сейчас с ним беседовать?— насмешливо сказал он.— Думать идем, ду-у-мать. Понятно?

Я послушно поплелся за Борькой, предоставив ему право показать мне, что он понимает под словом «думать».

Гостиница «Ташкент» была в двухстах шагах от редакции, и уже через три минуты мы входили в просторное, как баскетбольное поле, фойе. Острым взглядом Борька зацепил табличку «Администратор» — и, словно лассо на нее накинув, стал неумолимо подтягиваться туда. Массивную фигуру скучающей женщины в цветастом платье успешно заслоняла не менее массивная табличка — «Мест нет». Борька потоптался малость и, розовея от смущения или дерзости, сунул голову в окошечко.

Ой!— воскликнула женщина, очнувшись от дремоты и явно радуясь возможности хоть как-то развеять скуку.— Что за аленький цветочек к нам пожаловал? Тебе чего здесь надо?

Мне? — серьезно спросил Борька. Похоже, он, угодив головой в окошечко, начал мучительно вспоминать — зачем он здесь.— Ах, да... Нам узнать надо, где живет товарищ Быков. В каком номере.

Ах, только узнать?— добродушно улыбнулась регистраторша. Это у нас просто. Как, говорите, фамилия вашего товарища?

—Быков. Товарищ Быков.

Женщина забегала пальцем по журналу, припевая чуть слышно:

—Быков... Быков... Быков... Быков... Быков...

Мы терпеливо ждали.

—Так!— остановился палец.— Есть Быков. И Быкова тоже есть. Сто двенадцатый номер. На втором этаже. Можете пройти к нему.

—Прямо сейчас?! — ахнул Борька.— Можно?

—А почему бы и нет?— пожала плечами регистраторша.— До одиннадцати вечера посторонним вход не возбраняется. А вот потом уж — будьте добры очистить помещение.

Забыв поблагодарить администраторшу, мы со всех ног бросились по лестнице на второй этаж, не веря в такую быструю и легкую удачу; Сто двенадцатый оказался заперт. Тяжело дыша, мы стояли у двери и размышляли, как нам быть дальше.

Уехал...— вздохнул Борька.— Интересно, а Быкова — это кто?

Дочка, наверное,— сказал я.— Разве ты не знаешь, что у всех знаменитых артистов дети тоже в кино снимаются? С отцом приехала — точно тебе говорю!

Мы спустились вниз — не стоять же у дверей, как стоят скелеты у доски в нашем зоокабинете. На стене прямо над нами висела «Схема эвакуации проживающих в гостинице в случае пожара».

—Погорела наша с тобой затея, — загрустил Борька.— Хотя постой!.. Тэк-с! Будем действовать по моему плану. И можешь считать, что Маратику мы уже вставили фитиль!

—Уже?— хмыкнул я.— Интересно.

Но Борька смерил меня презрительным взглядом и сказал голосом, в котором слышались сироповские нотки:

— Не веришь! Тогда смотри и учись. Пока я живой. Начинаем операцию «Интервью века»!

—Объясни толком...

— Так-так... Погоди!— бубнил Борька, изучая схему.— Все ясно: двести двадцать четвертый!

Он обернулся ко мне:

—Ну, теперь-то ты хоть что-нибудь понял? Двести двадцать четвертый! Ясно?

Что могло быть ясно? Двести двадцать четвертый — это и вовсе третий этаж. На кой он нам, если нам нужен сто двенадцатый?

— А ты на схему внимательнее погляди,— подсказал Борька.— Ничего не видишь?

Двести двадцать четвертый на схеме завис аккуратно над заветным сто двенадцатым.

То-то и оно!— ликовал Борька.— Вот оно — решение задачки! Такое ни одному Маратику в голову не придет. Ишь ты — семнадцать раз ходил к Быкову! Ничего, мы придем только раз, но наверняка,— пообещал Самохвалов.

Что ты хочешь этим сказать?— похолодел я от догадки.

То самое!— подмигнул Борька.— Спустимся к нему в одиннадцать на балкон. С балкона третьего этажа.

Из двести двадцать четвертого номера?— спросил я — А кто нас туда пустит?

Это уже второй вопрос,— успокоил меня Борька.— Главное тут что? Ты же сам слышал — посетителей из номеров в одиннадцать вытуривают, и значит, если мы ровно в одиннадцать спустимся к нему,— деваться ему будет некуда.

—А нас самих не вытурят?— усмехнулся я.

— Придем за полчаса и все успеем провернуть. А теперь — побежали в двести двадцать четвертый! Надо их подготовить к вечерней операции!— и, не давая мне опомниться, Борька вновь понесся вскачь по лестнице. Делать нечего — я устремился вслед за ним. Вскоре мы стояли у двери, и Борька, подмигнув мне, решительно постучал. Дверь открыл парень в спортивном трико. Через отворенную дверь я увидел два гоночных велосипеда и догадался, что в номере остановились участники соревнований.

—Физкульт-привет!— сказал парень. — Вы — кто?

Самохвалов, похоже, только того и ждал. Мне оставалось лишь удивляться его актерским способностям. Да и чему удивляться? Тому, что сын актрисы — и сам актер? А может, это у них в семье наследственное?.. Борка явно вошел в роль. Он всплеснул руками, отступил на шаг назад и, выкатив изумленные глаза, рассыпался в извинениях:

— Ах, простите, пожалуйста! Какое досадное недоразумение!

—Ничего!— сказал парень.— Вы откуда?

— Мы снизу!— подхватил Борька, тыча пальцем в пол.— Мы прямо под вами живем, мы этажом ошиблись. А дверь — ну точно как у нас. Извините, пожалуйста...— и Борька, схватив меня за руку, потащил к лестнице, приговаривая:

—Пойдем... У нас же второй этаж...

Парень сочувственно глядел нам вослед. Уже у самой лестницы Борька напоследок крикнул еще раз:

—Извините... Обознались этажом...

— Ничего-ничего!— повторил парень и приветственно помахал рукой, будто с пьедестала почета отвечал на радостные вопли болельщиков.

Мы спустились вниз, выбежали на улицу и только тут Борька дал мне отдышаться. Сам он будто светился изнутри.

— Теперь он нас запомнил!— потирал руки Борька.

Я пожал плечами. Борька явно сочинил спектакль с непонятной, запутанной интригой. Но поскольку я уже успел согласиться на скромную роль исполнителя в этом его спектакле, мне лишь оставалось подчиняться буйной прихоти режиссера.

Первый акт спектакля мы начали в двадцать два ноль-ноль. Сославшись на усталость, я объявил родителям, что отправляюсь спать, и, улучив момент, незаметно выскользнул на балкон, где, тихонько затворив за собой крышку люка, через подвал пробрался к Борьке, Первый акт облегчался тем, что Борькина мама уехала на три дня в гастрольную поездку по Ферганской области, Борька был в доме один. Мне же оставалось надеяться лишь на то, что в ближайшие три часа я, спящий, не понадоблюсь родителям...

До гостиницы мы домчались в полчаса, и скоро входили в знакомое нам фойе. В ранце за спиной у Борьки лежали две авторучки, два блокнота и целый набор веревок. Прихватил Борька и две простыни, связав их концы узлом. Самохвалов уверил меня, что почти во всех приключенческих романах настоящие, уважающие себя герои успешно пользуются исключительно этим видом транспорта для тайного передвижения по вертикали.

Когда стрелка на больших часах в фойе дрогнула и показала без пяти минут одиннадцать, Борька решительно шепнул: «Пора!» и твердым шагом стал подниматься по лестнице. Он мог бы идти еще тверже — толстый ковер, устилавший лестницу, скрадывал шаги. Скоро мы стояли у знакомой нам двери в двести двадцать четвертый.