Александр Орлов-Рысич

Тора Бора

Политический детектив

11 сентября 2001 года миру

стало понятно, что ХХ век был вполне

сносен, а временами -- даже гуманен.

Каким будет новый век? В него мы влетели на "Боингах",

которые направляли не только террористы-смертники,

но и государственные деятели, политики,

"борцы" с терроризмом и несправедливостью мира.

Автор восстанавливает самый черный день Америки,

следуя той правде, которую называют художественной.

При этом действующие лица повествования,

их судьбы, взгляды и убеждения -- не плод его воображенья.

Всякие совпадения и ассоциации в повести не случайны.

Как не случайны и несовпадения.

ТАНЦУЮЩИЕ ДЕРВИШИ

Часть первая

11 сентября 2001 года, 6:.31, Вашингтон.

Чтобы пройти регистрацию на рейс Бостон -- Лос-Анджелес, ему понадобилось несколько минут. Раньше эти минуты представлялись совсем иными. Когда он предъявил билет этой толстой американке с сонным лицом, та даже не глянула на пассажира. Что-то чиркнула себе в тетрадь, заученным движением пристукнула штемпель регистрации на билет и выложила билет на стойку.

-- Прошу, следующий...

Это даже задело двадцатилетнего поэта. Он столько времени настраивался на эти минуты, готовился к ним, раз за разом представлял весь путь, столько раз сдавал экзамен самому себе! Это было началом восхождения, его подвига, самопожертвования. Он знал, что не дрогнет, а тут -- все так просто...

Он замешкался у стойки. Его подмывало сказать этой толстухе нечто такое, чтобы она очнулась от своего вечного сна. Всего через час ее сытая, благополучная, такая надежная Америка встанет дыбом, ее благонамеренные сограждане застынут с раскрытыми ртами, из которых будут вываливаться гамбургеры. Нью-Йорк, Вашингтон и Кемп-Девид будут корчиться в судорогах, а эта пустая кукла... Потом она до конца дней своих будет рассказывать, что ей сразу показался подозрительным этот страшный араб с перекошенным от ненависти лицом.

Еще его подмывало повернуться и крикнуть в зал: "Аллах велик! Да свершится возмездие!" И что-нибудь о том, что пришло время Америке ответить за все, в чем она виновна перед его миром.

На какое-то мгновение ему показалось, что он не совладает с собой. Даже закололо кончики пальцев, это всегда происходило с ним перед наступлением какого-то особого состояния, в котором уже не он, а кто-то другой, возможно, находящийся даже вне его, начинал действовать. С трудом совладав с этим состоянием, словно очнувшись, Карим схватил со стойки документы и устремился к выходу.

За ним через несколько пассажиров шли аль-Масуд и Саманта. Странная парочка. Он суданец, из высокого рода, выпускник известнейшего медресе при мечети "Купол скалы" в Иерусалиме и Нью-Орлеанского технологического университета. Она американка, типичная жительница Манхэттена, из города, который сегодня провалится в преисподнюю. Аль Масуд -- руководитель группы, один из тех командиров, которые сейчас ведут такие же группы на другие рейсы. Саманта... В который раз у Карима тревожно заныло сердце. Что она делает тут, стопроцентная американка?

Неисповедимы пути Всевышнего. Ее привел в группу сам аль- Масуд, ничего и никому не объясняя. На косые взгляды своих подчиненных и единомышленников, с которыми пойдет на смерть, лишь упрямо сжал зубы и хрипловато бросил: "Так надо".

Как караванщики привыкают к птицам над караваном, так притерпелись к Саманте. Так бывает -- увяжется глупая птица, следует за верблюдами и день, и два, не понимая насколько долог и опасен путь. Но все знают: однажды она либо повернет назад, либо падет посреди безводной раскаленной пустыни.

Да, Саманта интересовала его, может, это было даже большее, но он -шахид. Для него это не главное.

У посадочного модуля, он был уже другим, чем минуту назад. Недавнего студента Бостонского университета, успевшего за десять лет жизни в Америке научиться не только выглядеть, но и чувствовать себя американцем, больше не существовало. Он чувствовал себя тем, кем был всегда. Как Коран нельзя перевести на чужой язык, ибо любой перевод с языка Мекки и Медины не передаст его божественной сущности, так его мысли сейчас не подвластны пониманию других людей.

Есть один истинный мир, достойный любви. Это его родина, куда влечет правоверных со всего света. Это Черный камень -- сердце этого мира.

Черный камень Каабы, рассказывал ему в детстве дед, некогда сверкал белоснежной яшмой. Он был белее снежных вершин и цвета садов несравненного Джаната. Этот камень послал с небес Аллах своему народу. Чтобы жизнь его никогда не была тронута тенью несчастия.

Но не вышло счастливой жизни для его народа. Из века в век приносят им зло гяуры. И стал темнеть Священный камень Кааба -- от горестей, несчастий и бед.

Пока не стал совсем черным.

Карим с презрительной улыбкой наблюдал, как полицейский заглядывал в его полупустой баул. При Кариме никакого оружия. Весь необходимый арсенал на борту. Сам этот "борт" -- его оружие.

5 июля 1999 года, 7:10. Джерси-Сити

Загнав новенькую "Тайоту" в гараж и в который раз дав себе слово на этой неделе наконец сбыть с рук рыдван, некогда бывший "Меркурием" -- он загораживал помещение -- Алекс направился к почтовому ящику. Вынул "Нью-Йорк Таймс", два конверта.

Один с рекламным буклетом новой охранной домашней системы, вторым за последнюю неделю, другой -- письмо. Из Санкт-Петербурга, от Штерн Евгении Львовны, его матери, которая с тем же постоянством, что и рекламная компания по распространению охранных систем, присылала своему Алексу два письма в неделю.

Начинала всегда мамочка с подробного обзора всех своих неизлечимых болезней, пару абзацев уделяла беглому анализу российских теленовостей, далее сетовала, как же она далеко от сына, ждет, не может дождаться, когда вновь увидит его.

Видела она его раз в полгода. В течение по крайней мере двух недель. Во время очередного прилета ее из России Алекс настоятельно просил маму остаться у него навсегда. Ему было бы значительно дешевле, чтобы она жила здесь, в Джерси, а не жгла доллары перелетами через океан. Всякий раз Евгения Львовна, прикрыв глаза, с блаженной улыбкой выслушивала сыновьи просьбы, потом вздыхала:

-- Ах, мой мальчик, я счастлива, что ты у меня такой заботливый. Но ты ведь знаешь, это невозможно...

Алекс знал. Его дорогая мамочка за миллион долларов не согласилась бы остаться в Америке навсегда. В этом не было никакого смысла. Вот в том, чтобы все ее петербургские знакомые обсуждали ее полеты к сыну в Америку, смысл был...

Он знал свою маму, если и сердился на нее за эту слабость, манеру взлетать над жизнью, пользуясь им, как Бубка шестом, то только слегка, а больше прощал ей эту странность с улыбкой -- он при своем нынешнем жаловании не разорится, даже если мать захочет прилетать к нему каждый месяц.

Александр Юрьевич Штерн эмигрировал из СССР в 89-м. Не без проблем, поскольку до этого пять лет проработал не то чтобы в "почтовом ящике", но рядом -- входил в группу математиков-программистов Научно-исследовательского института радиоэлектроники, где после физико-математического факультета Ленинградского госуниверситета занимался разработкой прикладных программ в общем-то неизвестного ему назначения. Перестройка в Союзе до такой степени оголила полки универсамов и девальвировала образование первоклассного программиста, каким он себя не только считал, но и был на самом деле, что оставаться в этой стране было просто глупо. К тому же он чувствовал, что страна все уверенней катилась к старым добрым погромам, недаром многие знакомые засуетились, засобирались, кто в Израиль, кто в Штаты

Из сложных отношений с полузакрытым НИИ ему помогли выпутаться мамины знакомые, они же дали пару-тройку рекомендаций к "своим" людям за "бугром".