"Пройдя проселками Средней России, начинаешь понимать, в чем ключ умиротворяющего русского пейзажа, - говорит Солженицын. - Он - в церквах. Взбежавшие на пригорки, взошедшие на холмы, царевнами белыми и красными вышедшие к широким рекам, колокольнями стройными, точеными, резными поднявшиеся над соломенной и тесовой повседневностью - они издалека-издалека кивают друг другу, они из сел разобщенных, друг другу невидимых, поднимаются к единому небу.

И где б ты в поле, в лугах ни брел, вдали от всякого жилья, - никогда ты не один: поперек лесной стены, стогов наметанных и самой земной округлости всегда манит тебя колоколенка то из Борок Ловецких, то из Любичей, то из Гавриловского..."

Далее Солженицын пишет, что, войдя в село, видишь, что церковь ободрана, разграблена и "узнаешь, что не живые - убитые приветствовали тебя издали". Но весь тон предыдущего описания говорит о прямо противоположном: церкви в разорении - живы, в поругании - не поруганы и еще ободряют, поддерживают слабую душу... Так оно и было.

Илларион в своем образовании прошел традиционный путь сына священника: духовное училище, семинария, Московская духовная академия. Академию он окончил со степенью кандидата и был оставлен при ней для продолжения научной деятельности в области богословия и для преподавания. Темой его научных исследований стало изучение православного учения о роли Церкви в православии. "Вне церковной жизни, - утверждал молодой богослов, - нет истинной веры".

В 1913 году он принял постриг и был наречен Илларионом. В том же году он был утвержден в звании профессора Московской духовной академии, четыре года спустя избран ее инспектором.

Иллариона любили и преподаватели, и студенты. "Высокий и стройный... с ясным и прекрасным взглядом голубых глаз... всегда смотревший уверенно и прямо, с высоким лбом, с небольшой окладистой русой бородой, звучным голосом и отчетливым произношением, он производил обаятельное впечатление. Им нельзя было не любоваться, - вспоминает его ученик С.А.Волков. - ...У него самого была поразительная восторженность и любовь ко всему, что было ему дорого и близко - к Церкви, к России, к Академии, и этой бодростью он заражал, ободрял и укреплял окружающих".

На Поместном Соборе Русской Православной Церкви в 1917 году, собравшемся для восстановления в русской церкви патриаршества, убедительная и яркая, образная речь Иллариона оказала большое влияние на мнение Собора.

"Зовут Москву сердцем России, - говорил Илларион. - Но где же в Москве бьется русское сердце? На бирже? В торговых рядах? На Кузнецком мосту? Оно бьется, конечно, в Кремле. Но где в Кремле? В окружном суде? Или в солдатских казармах? Нет, в Успенском соборе. Там, у переднего правого столпа должно биться русское православное сердце". (Илларион имеет в виду историческое патриаршее место в соборе, опустевшее после отмены патриаршества Петром I.)

Патриаршество было восстановлено на заседании Собора в 1918 году, уже после революции. На патриарший престол был избран митрополит Московский и Коломенский Тихон (Белавин). Илларион становится его ближайшим помощником, им был написан ряд патриарших посланий и обращений.

В 1919 году Иллариона арестовали в первый раз, около двух месяцев он просидел в Бутыр-ской тюрьме. Через год - новый арест и год пребывания в концлагере в Архангельске.

В 1920 году патриарх Тихон назначает Иллариона епископом Верейским.

По отбытии срока Илларион поселяется у своего друга - отца Владимира (Страхова) - монаха Сретенского монастыря. Живя в Сретенском монастыре, Илларион продолжает работать в патриархии, совершает службы в Донском монастыре, где живет патриарх, и в Сретенском.

"На Страстной неделе тянуло в церковь, - записывает в апреле 1921 года в своем дневнике Н.П.Окунев - пожилой москвич, "советский служащий" невысокого ранга. - Несколько раз ходил в Сретенский монастырь. Привлекал туда епископ Илларион, не своим пышным архиерейским служением, а участием в службах в качестве рядового монаха. Однажды (за всенощной со среды на четверг) он появился в соборном храме монастыря в простом монашеском подряснике, без панагии, без крестов, в камилавке, и прошел на левый клирос, где и пел все, что полагается, в компании с 4-5 другими рядовыми монахами, а затем вышел в том же простом наряде на середину храма и проникновенно прочитал канон, не забывая подпевать хору в ирмосах. Прочитавши канон, запел один "Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный". Ну! Я вам скажу, и пел же он! Голос у него приятнейший, чистый, звучный, молодой (ему 35 лет), высокий. Тенор. Пел он попросту, не по нотам, но так трогательно и задушевно, что я, пожалуй, и не слыхивал за всю свою жизнь такого чудесного исполнения этой дивной песни".

С первых месяцев прихода к власти большевики взяли откровенный курс на уничтожение религии как конкурента государственной идеологии. Наряду с атеистической пропагандой началось массовое физическое уничтожение духовенства, для чего использовался любой предлог. В этом отношении характерно распоряжение В.И.Ленина от 1922 года, которым он рекомендовал органам ГПУ действовать "с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь, и в самый кратчайший срок. Чем больше число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше". Священников и монахов подвергали изощренным надругательствам и пыткам: распинали на крестах, закапывали в землю живыми, монахиням отрезали груди - в те годы об этом было широко известно: чекисты - ради устрашения - не очень-то все это и скрывали.

Митрополит Илларион в одной из лекций о месте и роли патриарха в послереволюционной России сказал: "Теперь наступает такое время, что венец патриарший будет венцом не "царским", а скорее венцом мученика". Но такая же судьба ожидала почти каждого священника, остающегося верным своему долгу. Те, кто не отрекался от Бога и сана, были обречены. И тем не менее, зная это, значительная часть православного священства продолжала исполнять долг пастыря, не оставляя своих прихожан.