Истребим достальную силу неприятельскую, погребем их на Святой Руси, станем бить, где ни встренутся. Уж мало их и осталося, а нас сорок миллионов людей слетаются со всех сторон, как стада орлиные. Истребим гадину заморскую и предадим тела их волкам, вороньям; а Москва опять украсится; покажутся золотые верхи, домы каменны; навалит народ со всех сторон. Пожалеет ли отец наш, Александр Павлович, миллионов рублей на выстройку каменной Москвы, где он мирром помазался, короновался царским венцом? Он надеется на Бога всесильного, на Бога Русской земли, на народ ему подданный, богатырского сердца молодецкого. Он один - помазанник Его, и мы присягали ему в верности. Он - отец, мы - дети его, а злодей француз некрещеный враг. Он готов продать и душу свою; уж был он и туркою, в Египте обасурманился, ограбил Москву, пустил нагих, босых, а теперь ласкается и говорит, что не быть грабежу, а все взято им, собакою, и все впрок не пойдет. Отольются волку лютому слезы горькие.

Еще недельки две, закричат они "пардон", а вы будто не слышите. Уж им один конец: съедят все, как саранча, и станут стенью (холщовой тряпицей; областное, московское. - В.М.), мертвецами непогребенными; куда ни придут, тут и вали их, живых и мертвых, в могилу глубокую. Солдаты русские помогут вам; который побежит, того казаки добьют; а вы не робейте, братцы удалые, дружина московская, и где удастся поблизости, истребляйте сволочь мерзкую, нечистую гадину, и тогда к царю в Москву явитеся и делами похвалитеся. Он вас опять восстановит по-прежнему, и вы будете припеваючи жить по-старому. А кто из вас злодея послушается и к французу приклонится, тот недостойный сын отеческой, отступник закона Божия, преступник государя своего, отдает себя на суд и поругание; а душе его быть в аду с злодеями и гореть в огне, как горела наша мать Москва.

20 сентября".

Ростопчин точно определил срок, когда французы закричат "пардон": 7 октября, то есть две с половиной недели спустя, наполеоновская армия побежала из Москвы.

11 октября на рассвете последний отряд французов вышел из Кремля, и в город вступили передовые казачьи части.

"Москва из древней столицы обратилась в развалины, - так описывает свои впечатления от увиденного современник, - для приведения [ее] в прежнее состояние недостаточно, кажется, будет и двух веков".

Два дня спустя в Москву начали прибывать полицейские и пожарные части, которым было приказано навести санитарный и полицейский порядок в "застрамленном" французами городе: убрать трупы, мусор, остановить разбой и грабежи, то есть не дать возникнуть эпидемии и обеспечить безопасность жителям.

Ростопчин закрыл вход в Кремль, чтобы вид разоренных и оскверненных святынь не порождал в людях чувства угнетенности и отчаяния, и приказал срочно восстанавливать разрушенное.

Одновременно он организовал помощь москвичам, лишившимся крова и средств к существованию, таких людей с каждых днем становилось все больше и больше, так как рассеявшиеся по окрестностям жители возвращались на свои пепелища.

"Для подания всевозможной помощи пострадавшим жителям московским, объявлялось в очередной "афишке", - на первый случай учреждается в Приказе Общественного призрения особенное отделение, в которое будут принимать всех тех, кои лишены домов своих и пропитания; а для тех, кои имеют пристанище и не пожелают войти в дом призрения, назначается на содержание: чиновных по 25, а разночинцев по 15 коп. в день на каждого, что и будет выдаваться еженедельно по воскресным дням в тех частях, в коих кто из нуждающихся имеет жительство".

Мебель и вещи, перенесенные французами из одних домов в другие, Ростопчин распорядилсясобирать и возвращать владельцам. Но так как многое разошлось по рукам, было разграблено, перекуплено и разобраться в праве владения оказалось невозможно, Ростопчин отменил свое прежнее распоряжение и велел считать все вещи, оказавшиеся у кого-либо в результате военных событий, его собственностью

С.Н.Глинка, возвратившийся в Москву 1 января 1813 года, отмечает первые признаки возрождающейся обычной московской жизни. "Но и среди изнеможения своего Москва все еще была сердцем России, - пишет он. - Быстро стекались в нее со всех сторон обозы; у обгорелых каменных рядов расставлялись лубочные лавочки, где на приполках сверкали в глаза кучи променного золота и серебра. Промышленность проявлялась в кипящей деятельности. В то же время толкучий рынок, простирающийся от задних Никольских до Ильинских ворот, можно было назвать опытною и живою картиною превратности судьбы. Дорогие картины, книги в великолепных переплетах, вазы фарфоровые, бронзы и прочие драгоценности или, лучше сказать, все причуды своенравной моды и чванства, уцелев от огня, из высоких палат спустились на толкучий рынок.

Где слава? Где великолепье?..

Увы! В испепеленной Москве великолепие поселилось на вшивом рынке, откуда снова переходило туда, где опять заблистали зеркала и залоснились паркеты..."

Первое время подобные толкучки возникали самопроизвольно повсюду, но затем Ростопчин ввел торговлю вещами, причиной появления которых на рынке были недавний пожар и разорение Москвы, в жесткие рамки. Для торговли был определен один день - воскресенье, и одно место в Москве - рынок на Сухаревской площади, что облегчало желающим вернуть свое добро путем выкупа. Так появилась в Москве знаменитая Сухаревка.

Ростопчин в разговоре с Глинкой на его замечание о быстром возрождении жизни в городе ответил в своем стиле, острым сравнением: "Россию можно уподобить желудку князя Потемкина. Видя, что он поглощал ввечеру, казалось, что не проживет до утра. А он вставал и свеж, и бодр и как будто бы ни в чем не бывало. Россия переварила и Наполеона и - нашествие его".

Была создана комиссия под руководством Ростопчина по учету сгоревших зданий и помощи погорельцам для их восстановления, если это возможно, или постройки новых. Строительство шло во всех районах Москвы.

Жизнь в Москве налаживалась, но, пишет Глинка, "в то же самое время в опожаренной Москве из состояния необычайного все переходило в обыкновенный и даже в объем мелочный".